А Сенька уж от спирта осмелел, развалился боком на стуле. Говорит:

— Ему деньги нужны. Жена молодая, подарков хочет. И прищурил глаз на Василия.

А Василий и бровью не повел. В счет глядит. Сенька опять моргает мне на Василия:

— Может, тестю еще доложить надо али ты с ним в расчете?

Грек на Сеньку глянул, пошевелил, как таракан, усиками и сильней шляпой закачал.

— Оцень, оцень правильно, — лопочет Василию над ухом.

А Василий, не спеша, золотые очки прячет.

Трактирщик-болгарин сзади стоит. Василий локтем шевельнет — тот всей своей тушей дрыгнет: не прикажете ли чего?

Сенька совсем на стуле обмяк и ноги разбросал. И этак через пьяную губу говорит:

— А ведь двести наполеонов дал ты за свою красавицу-то али больше?

И ногой меня под столом толкает — на весь трактир.

Вдруг встал Василий — еще больше он мне показался, чем на улице был, — вынул из кармана новенький вороненый браунинг, навел на Огольцова.

Грек хрустнул весь, и шляпа стала.

— Тебе говорю, и всякому накажи, — говорит Василий, — как я есть старик и года мои богу известны… а если ты или еще другой гад какой мне про то слово молвит… одно только слово: языком ежели повернет! — и потряс Василий револьвером. — Пуля тому в лоб. Слово одно.

Сенька побледнел в лице, однако хлесткой посадки своей не переменил. Повел чуть глаза на меня.

Молчит, ежится. Браунингом его как пришпилило. Глазами по сторонам водит и корежится, как жук на булавке. Видно было, как с него хмель сползал.

Василий горой над ним стоит и пистолет держит. Тут только раз его лицо и проступило наружу: страшное — я и глаза отвел.

Тихо стало в трактире. Только мухи как ни в чем не бывало жужжат над блюдечком.

Я глянул на Сеньку. Он поправился на стуле. Раскрыл рот — но только губами шевелил, а ничего слышно не было.

У Василия лицо снова ушло, и стал он, как был, — мутный. Сел, спрятал браунинг. Хлопнул лапой по счету и повернулся к трактирщику:

— Ставь еще полкила и два кила мне с собой чтоб взять. Уделай!

Все забегали, грек шляпой закачал, трактирщик посудой забрякал.

Сенька пересел за другой стол.

— Что же ты, — говорит, — с закуской тянешь?

Василий кивнул трактирщику на Сеньку, болгарин подал ему пилафу.

Трудное дело жизнь.

Уж чуть заря затлела, когда мы втроем по мощеному спуску шагали к морю.

В голове у меня стучало от спирту и голоду. Сенька отставал. Отстанет, побурчит, поругается и бегом догоняет.

Кормой к пристани стояли парусники.

Против одного мы стали.

Василий меня спрашивает:

— Камча-реку знаешь?

Я случайно помнил эту речушку.

— Знаю, — говорю.

— А сколько туда верстов?

— Пятнадцать миль.

Василий хлопнул меня по спине. Я чуть с пристани в воду не сыграл.

— Верно! Скажи ты верстов — остался б на берегу. А так видать — водой ходил. Орудуй. Фомка! Принимай нового шкипера.

Я сделал последнее усилие, чтобы одолеть хмель, и по узкой сходенке перешел на судно.