Я расчистил место в жестких травах и сложил горку из камней с углублением посредине. В углубление я запихнул пучок стеблей и, чиркнув кремнем, поджег их. Пламя вспыхнуло, быстрое и голодное, эфемерным голубым светом. Я взял свой нож — он пил ее кровь в моем сне — и проткнул руку, оросив огонь своей кровью. Я отрезал локон волос и накормил им пламя.
Я думал, что знаю, чего хотел мой отец. Я вспомнил, как я проснулся однажды, когда мне приснилась его смерть, и сказал: «Я убью ее». Теперь все неясности, способности к заживлению и убийству лучом и все остальное соединялось вместе в одном нестерпимом стремлении, которое я узнал, как желание другого существа. Все эти способности были его, желание было его, дело было его. Вазкор, беспокойный в своей смерти; моя неспокойная жизнь показала мне это.
Я сказал вслух, обращаясь к хрупкому, уже догорающему огню:
— Я клянусь, Вазкор, на огне и крови. Вазкор, мой отец, она обманула и тебя, и меня, и она заплатит за это свою цену. Я все устремления направлю на то, чтобы найти ее. Когда найду, я убью ее. Ты открыл это мне. Теперь я знаю. Будь покоен, мой отец Вазкор, Волк-Король, Джавховор, оставь это мне.
В этот момент мне показалось, что короткая вспышка мелькнула в камнях, из огня выскользнула тень и мимолетно прислонилась к стене сланца. Тень огня, нечто вроде силуэта огня, напоминающая темное отражение света и силы, разожгла во мне то, что едва теплилось до этого слабым неярким светом.
— Верь этому, — сказал я тени.
При этих словах пламя свернулось и пропало. Я остался один в укачиваемой морем ночи со своим железным будущим.
Перед зарей Хвенит прокралась сквозь заросли трав и обнаружила меня там сидящим, прижавшись к сланцу.
— Почему ты здесь, Мардрак? Ты болен?
— Как может демон быть больным? Я непривычен к твоей нежной заботе.
Иди назад, девушка. Солнце еще не встало.
Она скользнула ближе и приложила пальцы к моей шее. Это прикосновение заставило меня вздрогнуть.
— Ты не понимаешь свои силы, — сказала она.
— Это достаточно верно. Однако я думаю, что теперь начинаю понимать семя, которое взрастило их.
— Я имею в виду, — сказала она, — что ты не умеешь владеть своими силами. Они владеют тобой. Ты лечишь, не сознавая этого. Возможно, ты убиваешь так же безрассудно.
Я посмотрел на нее. Небо достаточно просветлело, чтобы я мог видеть ее лицо, лицо как будто другой девушки, спокойное, умное и сочувственное. Тогда я увидел то, что увидел ее жрец-учитель в тот день, когда выбрал ее в целительницы и колдуньи.
— Если я безрассуден, кто направит меня на правильный путь?
— Я, — сказала она, — если ты позволишь.
— Я позволяю, — сказал я. — Как я отплачу тебе?
— Ляг со мной, — сказала она.
— Чтобы ты заставила своего брата гореть? Чтобы ты могла представить, будто я — это он? О, нет, синеглазая ведьма. В такую игру я не играю. — Верь мне, — прошептала она, склоняясь ближе. — Это тебя я страстно желаю. Хоть ты и белый, ты красивый и сильный мужчина.
— Мне пели эти песни раньше, и женщины, которые в это верили. Что до тебя, маленькая колдунья, то ты сама наполовину белая под твоей шелковой черной кожей.
— Ляг со мной, — простонала она, играя языком с моим ухом.
Но я оттолкнул ее, хотя мне было безумно трудно сделать это.
Она топнула ногой и убежала в глубь леса, и скоро я заметил, что рыжеватый кошачий хвост петляет за ней среди трав. Когда я вернулся в черную палатку на восходе солнца, Квеф уже ушел.
Моя учительница-соблазнительница и я остались одни.
Последовали два или три удивительных дня, в течение которых я совершенно точно узнал, что Хвенит-Уасти соединяла в себе две личности, как и подразумевали ее два имени. |