Во мне также было какое-то тревожное предчувствие, от которого я старался освободиться. Я снова поймал себя на том, что вспоминаю подробности того сна о крыльях и мести, который заставил меня принести клятву тени или, скорее, памяти моего отца. В том сне я с основательностью воина племени перечислил свои подвиги и владения вплоть до количества моих жен и сыновей, даже употребив выражение племен об убийстве сорока мужчин, причем эти сорок обозначали неисчислимое и бесконечное количество. Я также напророчил свою смерть: копье между моими ребрами через три дня.

От этой детали мурашки ползли у меня по коже, пока я не начал ругать себя, тем сильнее после того, как обнаружил, что Хвенит жгла колдовской костер. До меня постепенно дошло, что если остров спрятан в ночном тумане, один яркий костер на вершине мог послужить сигналом для любых глаз на берегу.

Хвенит держалась вдали от меня весь день, собирая свои вечные пучки трав, дерна, водорослей, колючек и шипов, лозы, которые она ставила сушиться на плетеных рамках около палатки. Ее рыжий кот подстерегал скоротечную животную жизнь в высоких травах.

Я пришел к выводу еще раньше, что какой-нибудь мужчина приплывет на лодке за ними утром, а также привезет новости для меня при условии, что на материке нет признаков погони.

Я принял решение, что вернусь вместе с ним независимо от того, случилось что или нет. Застрять навсегда на миле поросшего лесом камня, плавающего в воде, было мне не по вкусу.

Во второй половине дня налетел порыв ветра, и легкий моросящий дождь смочил остров. Вскоре небесные врата распахнулись.

Кот влетел в палатку, недовольный внезапным купанием. Скоро прибежала Хвенит, держа шаль над головой, и свернулась калачиком рядом с котом.

Я стал вспоминать о последнем ливне, который я пережидал, скорчившись в укрытии между отрогами известняка, в тот день, когда волчья охота настигла меня.

Этот дождь был как дурное предзнаменование, прибавившееся к моим прежним предчувствиям.

— Хвенит, — сказал я, — я иду на пляж. Оставайся здесь.

Она взглянула на меня сквозь волосы.

— Что ты ищешь? — спросила она.

— У меня мурашки бегают по спине. Я чувство, что погоня идет все-таки сюда.

— Городские мужчины? — ее глаза расширились. Она внезапно прошептала:

— Я жгла костер на скале!

— Может быть, кто-то видел, может быть, нет. Я понаблюдаю немного. В такой дождь любой лодке нелегко сюда войти.

— Мардрак, — вскричала она, — я могла думать только о нем — о Квефе я развела костер только для того, чтобы привязать его. Какая же я дура, я подвергла тебя опасности.

— Ничего, — сказал я. — Вероятно, просто старушечий страх вселился в меня без всякой причины.

Но когда я шел между деревьями, я вспомнил, что я не очень нравился ей накануне ночью, и хотя я не думал, что она собиралась предать меня, может быть, злая шалость промелькнула в темных уголках ее мозга: зажги большой костер, и вот тебе средство отхлестать этого самодовольного придурка. Ибо я и был самодовольный, напыщенный придурок, хоть я и воображал себя терпеливым и снисходительным к ней. Прокатись на девушке, а потом скажи ей, с кем еще ей можно или нельзя кататься. Прекрасное нравоучение.

Шел прилив, коричневый, рябой от дождя. Сквозь потоки дождя и водяную пыль я не мог разглядеть ничего движущегося по воде.

Я ждал среди выброшенных водорослей на полированном песке, где прошлой ночью мы играли с Хвенит. Я прождал несколько минут, и вдруг услышал ее крик из леса.

Я сделал то, что сделал бы полудурок. То, на что они и рассчитывали.

Я повернулся и ринулся назад сквозь деревья к палатке. И прямо на человека с бело-голубыми глазами и мокрыми крысиными волосами, который выступил из мшистых стволов мне наперерез, держа Хвенит и приставив лезвие к ее горлу, и тихо смеясь знакомым смехом, который я хорошо помнил.