Изменить размер шрифта - +
Я не отрекся от нее формально перед священником; после первой буйной сцены я утратил интерес к этой драме. Официально Чула оставалась моей женой, но никто не заблуждался относительно того, что я ее выгнал. Финнук упорно держался за надежду, что я смягчусь, и не приходил за изумрудом, который я предлагал ему взять, но оставил себе золото. Я никогда не видел ее в крарле. Думаю, они специально держали ее подальше от моих глаз.

Я сказал, что Демиздор была моим миром в те месяцы. Из-за этого я не замечал других вещей. Из-за этого я даже получал больше ранений в сражениях, стан менее внимательным, но никогда все-таки не был настолько бездумен, чтобы позволить себя убить. Однако я совершенно был слеп по отношению к Тафре. Впоследствии я проклинал себя за свою глупость. Но и проклятия и мудрость опоздали.

Я пошел навестить мать на следующий день после налета на скойана, когда я отнес Демиздор к Котте и бросил Чулу назад к Финнуку.

Тафра сидела прямая, как копье, но тело ее уже располнело, наливаясь из-за того, что росло в нем. Мне не нравился этот вид, эта зараза, которую Эттук наслал на нее. Ее лицо было спрятано под шайрином, и она не сняла его. На ней не было изумруда Чулы, который я отдал ей годы назад. Она протянула его мне на ладони.

— Ты пришел за этим, Тувек? Так как ты отказался от нее, пусть лучше драгоценность будет у нее. Это было ее приданое.

— Ну и ну, мать, — сказал я. — Я не предполагал, что ты печешься о правах Чулы.

— Если не за драгоценностью, то зачем ты пришел ко мне?

— Да чтобы увидеть тебя, — сказал я, — поздороваться с тобой. Меня ведь не было в крарле, или ты забыла?

— Я ничего не забываю, — сказала она. — Мука матери в том, что она ничего не забывает. Я помню твое рождение, помню тебя у своей груди. Я помню, как ты рос, чтобы стать моей гордостью. А теперь я для тебя ничто. Забывает сын, — голос у нее был горький, старый и сухой, как шелуха. Я знал о капризах женщин во время беременности и не придал этому значения.

— Ну вот, я здесь, я пришел навестить тебя.

— Я и вчера здесь была, — сказала она. — Ты не пришел. Ты предпочел пойти к своей городской шлюхе, ведьме с бледными, как свиной жир, волосами, которая тебя околдовала. Ты совсем не слушаешь моих предупреждений? Я теперь так мало значу для тебя?

Это был извечный плач матери по сыну. Я мог бы распознать его и повести себя с ней иначе, но ее скрытое маской лицо, ее высохший голос и женская глупость рассердили меня. Я надеялся, что с этими зловещими предсказаниями злых чар покончено.

— Не испытывай мое терпение, — сказал я. — Ты знаешь, какие между нами отношения, между тобой и мной. Ты же знаешь, что у меня с эшкирянкой. — Я знаю, что ты женишься на ней.

— Итак, ты знаешь.

— Да, и ты думаешь, что это не колдовство, которым она одурманила тебя, она — рабыня, а ты — воин, и чтобы ты женился на ней священным браком?

— Достаточно! — закричал я. Я никогда не встречал такой глупости со стороны Тафры, такой навязчивой болтовни о духах. — Ты, моя мать, тоже была пленницей из чужого племени, захваченной во время налета, рабыней копья, шлюхой Эттука, пока он не ввел тебя в огненный круг и не сделал своей женой. Что же, ты тоже околдовала его, мать? Если так, ты сделала плохой выбор. Когда я стану мужем моей эшкирской рабыни, женщины не осмелятся порочить ее, а мужская половина учить своих сыновей обзывать ее, как всю мою жизнь они поступали с тобой. Твой красный боров хвалит тебя, как хвалят свиноматку, и рассказывает всему племени, как он ездит на тебе верхом и хвастается, что спаривается и с другими. С тех пор, как я начал ходить, я сражаюсь, и когда был мальчиком, и когда стал мужчиной, потому что я твой сын, а он не позаботился о твоей чести, поэтому и о моей.

Быстрый переход