— Покажешь?

Кайден молча снял клинок и провел над ним ладонью, выпуская создание, которое любому человеку внушило бы страх.

Но Катарина лишь вздохнула.

— Ему больно.

— Да. Мир тварный плохо подходит для созданий, рожденных на изнанке, — Кайден позволил твари воплотиться в клинок. — После всего… даже среди детей Дану заговорили о том, что я стану великим воином. Возможно, настолько великим, что сумею объединить некогда разделенное. И я слышал эти речи. Я сидел за пиршественным столом. Я ел пищу, рожденную котлом Дагды, и поднимал кубок, наполненный горькой морской водой, которая должна бы пьянить. Я мечтал о славе и видел корону из золотых рогов на своей голове. Я был королем. В мечтах. И тут меня забирают и уводят. К людям. В мир, где солнце настолько яркое, что кожа вскипает, где луна жжет глаза, а еда… в первые месяцы мне варили овсянку на воде, но и ее вкус для меня был до невозможности насыщенным. Это потом уже я немного привык.

— Ты… мне жаль.

И ей действительно было жаль. И странно, что эта жалость не оскорбляла.

— Отец знал, что я попытаюсь вернуться, а потому… — Кайден вытянул руки, позволяя проснуться собственным узорам, пусть изрядно поблекшим. — Он отсек мое имя от древа имен рода, и закрыл силу, оставив лишь ту, что досталась мне от матери. Потом-то вернул, но все равно…

Прохладные пальцы скользнули по прохудившейся ткани заклятья, которое осталось, пусть и лишилось сил.

— Я пытался. Я убегал раз за разом. Я резал руки…

— Здесь? — она нашла и бледные нити шрамов.

— Да. Злился очень. Думал, если взывать напрямую к крови, то поможет. А только сил лишился… тогда ко мне Дугласа и приставили. Присматривать. Уговаривать. Учить… я же… я назло все делал. Дважды дом подпалил, думал, если все сгорят, то я получу свободу, отцу не останется ничего, кроме как забрать к себе. Дугласа… не знаю даже, сколько раз я пытался от него избавиться.

Она покачала головой, то ли сокрушаясь о его, Кайдена, глупости, то ли все еще сочувствуя.

— А потом как-то бабушка принесла молока с медом. И я попробовал. И тогда понял, что ничего вкуснее в жизни не ел. Она же сказала, что ей очень жаль, что так получилось. И что воином можно стать не только наизнанке…

А Кайден понял, что больше не способен ненавидеть эту женщину, которая неуловимо походила на ту, другую, его бабушку. И пусть лишена она была той красоты, которой боги прокляли дочь Феанора, но все одно было в них что-то общее.

Взгляд ли?

Мягкость голоса?

Терпение, с которым она сносила все его выходки.

— Я смирился с тем, что вынужден оставаться здесь, но и только, — Кайден перехватил свою женщину поудобней, а она пристроила голову на его плечо. — Я не хотел учиться. Одежда… там, внизу, одежда не нужна. Она — скорее память о прошлом, которую не все готовы хранить. Там нет морозов, как нет жары, нет ветра, кроме того серого и мертвого. А от него одежда не защитит. И я никак не мог понять, к чему она. Неудобная. Стесняющая движения. Я срывал одежду. А ботинки топил в пруду. Я обмазывал волосы глиной. Да и сам изваляться любил. Кожа, к солнцу не привычная, вечно обгорала, зудела, вот я и приноровился… ел руками. Их же вытирал о скатерть.

Катарина фыркнула.

— Не верю.

— Правда, правда… бабушка перестала принимать гостей. Совсем перестала. Как-то я забрался в ее гардеробную комнату и порвал все платья. Мне хотелось, чтобы она тоже избавилась от ненужной одежды. Я утопил в пруду любимые сапоги деда… и не только их.