— Нет.

— О любви. И о ненависти. О жизни. О смерти. О чем придется, — она умела улыбаться, и от этой улыбки кровь застывала в жилах, а заодно наваливалась усталость.

Старуха же, зачерпнув тяжелую воду, полила ее тонкой струйкой на тело. И Кайден понял, что обнажен. И испытал стыд. Потом понял, что это глупо, ибо только люди стыдятся своей наготы, а он не человек. С этой мыслью и уснул, чтобы проснуться позже, от холода.

И жажды.

И все повторилось.

Встать ему не позволили, а на грудь вылили черную воду, которая впиталась в кожу, утихомиривая боль. Вот только засыпать Кайден не стал.

— Что… там…

Говорить, когда на груди лежали две ладони, хрупкие, полупрозрачные, было неимоверно сложно.

— Там мир.

— Мы…

— Истинное пламя очистило его от заразы. Тебе повезло, сын моего сына, — она никогда не называла имен, будто опасаясь, что имена эти вновь свяжут ее с остальными. И собственное ее имя тоже было забыто, хотя все-то из народа Дану знали, кто эта старуха.

— Повезло… что… с ней?

— С дочерью Гоибниу? А что с ней станется? Огненнорожденная вернула свою силу.

— Нет…

— И змееныш жив, если тебя это волнует. Были времена, когда прях не только боялись, но и уважали, ибо не знал мир целителей лучше. Он скоро зарастит свои раны, как ты зарастишь свои.

Хорошо.

Ран Кайден не чувствовал совершенно, как и собственного тела, но это не беспокоило. Если бы старуха хотела, чтобы он умер, он бы умер.

— А…

Волновало его совсем иное. И старуха склонила голову.

— Катарина.

— Красивое имя.

— Что с ней?

Она набрала полные ладони воды и подняла над головой Кайдена.

— Тебя так волнует судьба смертной?

— Да.

Вода потекла тонкой струйкой, и Кайден закрыл глаза. Чтобы открыть через некоторое время. Сколько прошло? Много? Мало? Здесь, внизу, время ощущалось совсем иначе.

Оно и было другим.

И осознание того заставляло нервничать куда сильнее, чем прежде. Вцепившись руками в борта лодки, он все-таки сел. А затем и встал. Тело было слабым, куда слабее прежнего. И сила вернется не скоро.

— Она сказала, что ты скоро очнешься, — на камне сидела Эйна, сестра, рожденная от дочери Дану, далекая, чужая.

Прекрасная, как рассвет.

— Она просила передать, что устала от разговоров, что она в последнюю сотню лет не говорила столько, сколько сейчас, — сестра подала руку, помогая выбраться из лодки, и пальцы ее были столь же холодны, как руки старухи. — А еще, что смертная женщина — плохой выбор.

— Я рад, что ты жива.

— За мной долг перед… ними, — красивое лицо исказилось, но Эйна умела держать себя в руках. — И я буду помнить о нем.

Хорошо.

Кайдену еще новой войны не хватало. Он сейчас категорически не способен воевать. Слаб. И клинки пропали. Придется вновь спускаться в пещеры и искать какого-нибудь бестолкового духа, такого, что рискнет напасть и сразиться, пусть уже и не с ребенком.

Если найдется такой.

На плечи упал плащ, и Кайден покачнулся под его тяжестью. А Эйна протянула флягу из лунного серебра.

— Выпей.

— Что это?

Из фляги пахло медом.

— Твоя… знакомая велела передать. Сказала, что для тебя внизу слишком мало жизни, а это поможет. Я попробовала, — призналась Эйна, нервно облизав губы. — Оно сладкое… оно слаще меда, который варит котел Дагды. И горше этой черной воды.