И все это время, спрятанный под прочими чувствами, жил страх. Мне трудно с достаточной полнотой передать это чувство. Еще за несколько дней до Празднества люди стали опасаться, что река поднимется слишком высоко, но теперь, когда воды пошли на убыль, страх исчезал. Прекрасно! Кто бы смог радоваться празднику, когда вода продолжает прибывать? Но страх все равно оставался. С каждым увеселением страх продолжал струиться из нас потоками. Люди смеялись и плакали, и вновь смеялись, пытаясь допеть песню, а пьянство, даже при свете дня, было повсеместным. Кроме этого, можно было наблюдать странные зрелища. Множество мальчишек и молодых работников из беднейших кварталов города решили обрить себе головы. Никто никогда не видал такого скопления черни, выглядевшей молодыми жрецами, но в действительности лишь подражавшей им. Даже тщеславные бездельники, гордившиеся своими волосами, полностью срезали их, а потом умастили головы маслом. Они бегали вокруг стаями, но вели себя как самые благочестивые звери и ни на кого не нападали. Часто они шествовали от храма к храму, или от святилища к святилищу, или даже ходили на поклонение ко Двору Великих, еще более увеличивая таким образом толпы жрецов и благородных людей, торговцев и воинов, чиновников и рабочих, а также безродного люда, во множестве собиравшегося в те часы дня и ночи, когда их допускали внутрь, чтобы побродить вокруг храмов, беседок и тростниковых хижин. Иногда казалось, что собрались все Фивы. Тем не менее эти отряды бритоголовых были заметны повсюду, и часто за ними следовали их оставившие себе волосы приятели, которые насмехались над их умащенными маслом головами, но не отставали, подобно пене за кормой лодки, и постоянно напоминали этим обритым головам о том, что они проделывали прошлой ночью со своими возлюбленными девушками или юношами. „Ах какие мы сегодня благочестивые!" — не переставали кричать нестриженые. И это был лишь один из знаков всеобщего беспорядка. Нечего и говорить, что пивные были переполнены.

Конечно, после первого шествия по городу, на протяжении тех пяти дней Усермаатра не мог часто покидать Свой Тронный Покой — настолько многочисленными были торжественные приемы, которые Он устраивал для номархов и чужеземных гостей.

Даже простая любезность — необходимость приветствовать прибывавшую небольшими группами знать — отнимала у Него очень много времени. Лишь дважды Он снова возвращался к реке, чтобы встретить Бога: один раз — Амона, а другой — Осириса. Прочие были принесены в Их беседки во Дворе Великих, и Усермаатра приходилось покидать Тронный Покой, чтобы поклониться Им, но Их собралось так много, что некоторых Усермаатра не посещал. Кроме того, много часов отнимали у Него переодевания в новые одежды.

Не знаю, послужило ли причиной тому многообразие древних юбок, плащей, шкур и мантий, которые Он надевал, но я не припомню такого времени в Фивах, чтобы там было столько жрецов в страусовых перьях, с головой ястреба или ибиса, или расхаживающих с бараньими рогами на голове. И чем более необычными были такие одеяния, тем более дикими криками приветствовали их владельца на улицах города. На протяжении всех пяти дней мы жили в великом веселье, заметное оживление которого вызвали гости из города Нехен  в Верхнем Египте, сошедшие со своей лодки во главе с пастухом, на котором были надеты шкуры многих животных, даже часть шкуры льва и часть шкуры крокодила.