Я не верю в Бога, я верю в Дамиена. Он — мой мир, моя вера и моя причина жить. Каждый мой день начинается им и им же заканчивается. Дамиен принимает все наши решения, а я безоглядно верю в его правоту и мудрость. Как он скажет, так мы и делаем. Как считает приемлемым, так и поступаем.

Но иногда бывает тяжело. Чаще всего любые перемены в его настроении оборачиваются для меня подавленностью и депрессией. Если он приходит домой уставшим, рассеянным, закрытым, я всякий раз возвращаюсь к мысли о том, что он несчастлив. Со мной.

Я недостаточно или совсем несексуальна, и Дамиен чувствует себя затворником, вынужденным находиться рядом с нездоровым человеком. Я не могу рожать ему детей и быть полноценной наседкой, женой. Из-за меня у него нет «нужных», «правильных» друзей, остались только самые близкие. Он стыдится наших отношений, того, что, по сути, является семьёй, но ни один из нас ни разу не произнёс этого слова.

Я замыкаюсь в себе и тону в боли. Хлопочу молча на кухне, смахивая слёзы, пряча их, чтобы он не увидел. Потом поднимаюсь в спальню или прячусь в одной из ванных, чтобы слить свои страхи слезами.

Пока Дамиен не находит меня.

Он говорит, что я очень ранима, и поэтому так реагирую на обычные, ничего не значащие моменты. Под его «так» подразумевается «неадекватно», но вслух он никогда этого не скажет. Дамиен особенно крепко и долго обнимает меня и всегда просит прощения за свою «слепоту». Объясняет задумчивость или плохое настроение проблемами в работе, рассказывает в деталях, что именно произошло, называет имена, места, события и обстоятельства, им сопутствующие.

Мы оба с ним знаем, что я — психически нездоровый человек. Он взял на себя ответственность за мою поломанную душу, и, несмотря на то, что из нас двоих доктор — я, лечит он.

Вылечить меня полностью, наверное, невозможно, поэтому «на лекарствах» я живу в стадии постоянной ремиссии. В списке медикаментов: поцелуи, объятия, ласки, искренние улыбки, которые я нюхом ищейки отличаю от искусственных.

Но самое действенное средство — секс и фраза «я люблю тебя». Последнее — прямая реанимирующая инъекция в мозг.

Мне нравится целоваться. Так безумно нравится! Дамиен ограничивает себя в сексе, но отдаётся без остатка поцелуям. Каждый — как маленькая жизнь, как фильм с началом, кульминацией и концом, с десятками неожиданных поворотов и приключений. Наверное, он решил для себя, что в поцелуях нет ничего для нас запретного, что табу на них не распространяется.

Дамиен тайно ведёт дневник. Уединяется в библиотеке, когда я сплю, пишет от руки в зелёной тетради свои мысли и прячет их в кресле под сиденьем. Я понимаю, что зелёная тетрадь — его личный психотерапевт, и их встречи нерегулярны.

Он пишет своим печатным почерком совсем небольшие откровения самому себе, выплёскивая накопившуюся усталость, а иногда и отчаяние. В его словах — сожаления о допущенной однажды ошибке и её последствиях. В каждой фразе, предложении — тяжесть чувства вины и терзания от того, что он не знает моей тайны.

Однако глубоко внутри, в душе, он догадывается, что произошло нечто ужасное и непоправимое: «Понимаю: обязан выяснить, что с ней случилось, что именно так изломало её, но боюсь идти до конца. Не уверен, что сам смогу вынести это «знание». Что захочу жить с ним».

Он много говорит о любви. Это слово — самое частое. Его много в предложениях и отдельных неоконченных фразах. Иногда просто написано: «Люблю», «Люблю так сильно, что испытываю физическую боль от того, как мучается её душа. Хочу дать ей облегчение, но не знаю как…»

А однажды после долгого неспешного секса тончайшим грифелем написал: «У нашей любви два лица: мы любим друг друга как брат и сестра — нежно и глубоко, осознавая необратимость кровной связи; и мы любим как мужчина и женщина — одержимо желая близости».