Если не я самый близкий, то кто? Знаю, именно этот вопрос их мучает, и они ждут моего решения. А я на него не способен, потому что два года усилий встали поперёк горла, так что мне ни глотнуть, ни двинуться.

Чувствую, как рука отца ложится на моё плечо, и собираю все душевные силы в одном только слове:

— Когда?

И он не сразу, но отвечает:

— Через неделю, сын.

— Что за срочность? Она… в положении? — последнее не сказал, вымучил.

— Нет-нет! Дело не в этом, — снова вздыхает, и я отчётливо слышу в его голосе нервную дрожь. — Они всё решили и запланировали давно, но никто… мы никак не решались тебе об этом сказать.

Проклятый ком из горла перекатился в черепную коробку и давит на слёзные железы. Я запрещаю себе: только не при отце.

Но он, конечно, всё равно замечает моё «особое» состояние: встаёт, направляется к «святая святых» — своему бару, и через минуту приносит мне пару глотков одного из коллекционных коньяков.

— У тебя всё ещё… — он не решается договорить, но я не стремлюсь облегчать его миссию, молчу.

Отец ждёт, пока выпью, затем, не выдержав, наливает себе:

— Всё ещё есть ТЕ чувства? — добивает.

Вот оно! То, о чём я столько раз читал в сети и ещё больше размышлял длинными бессонными ночами: порочность, аморальность того, что родной отец не решается назвать даже по имени.

Не может быть «Любви» между Евой и мной, если речь не о братской, а только «ТЕ» чувства.

Под кратким словом «ТЕ» подразумевается: грязные, извращённые, запрещённые или просто неправильные.

Только я стадию «грязи» давно уже пережил. Оставил в прошлом.

Сложно осознавать себя порочным, но ещё сложнее принять. Твой мозг, не спрашивая разрешения, начинает размышлять, задавая самому себе вопросы: «Почему так?», «Как вообще такое возможно? Если это недопустимо?»

И ответ «мы просто не знали, я не знал» тебя не устраивает, потому что ты вот уже дни, недели, месяцы «знаешь», но ни черта не меняется! В груди как саднило, так и саднит! То острая, волнообразная боль, то тупая, растянутая.

Ты каждое утро соскребаешь себя с постели, формируешь более-менее дееспособное тело и идёшь жить. Но с приходом ночи всякий раз наблюдаешь коллапс, прострацию и всё те же вопросы по кругу: «Почему я не могу перестать «это» чувствовать?», «Если «оно» неправильное и порочное, то почему существует? Ведь теперь «я знаю!»

И ты снова в сотый уже, наверное, раз лезешь в сеть, чтобы почитать откровения таких же, как ты «неправильных». «Отклоненцев» от нормы. Возмутителей стройного порядка в безупречном мироздании. Злостных попирателей морали и нравственности.

Она повзрослела. Не изменилась слишком сильно, но, всё же, стала другой, а я бы, как и прежде, узнал её из тысяч. По взгляду.

Мне больно, дико больно от того, что моя Ева боится даже взглянуть на меня. Неужели настолько стал омерзителен? Неужели «табу» так прочно въелось в твой мозг, Ева?

Я сам удивлён тому, что могу дышать. Знал, что будет не просто, но не представлял насколько. Настраивал себя, готовил, внушал «правильные мысли», глядя на собственное отражение в зеркале просторной ванной моей новой квартиры.

Боль. Адская, душераздирающая: видишь, слышишь, можешь дотронуться и не можешь. Не твоя это больше Ева, Дамиен, и твоей уже не будет никогда».

Вышла замуж за китайца… Что это? Шутка? За кого угодно, только бы отмыться от меня? Избавиться от воспоминаний, от рвущих душу событий и прожитых вместе дней, когда мы были счастливы, ночей, когда были близки?

Близость…

Что мне делать с влечением? Что мне, чёрт возьми, делать с этим адским желанием любить её тело?

Я запрещаю себе даже думать об этом, пресекаю все до единой фантазии и, вернувшись домой, переживаю очередной эпизод интима с куклой из моего театра, в котором чувствую себя высохшим.