Три часа в душном зале (и куртки не снять от того, что на всякий случай пистолет под мышкой), три часа на экране то, что, когда писалось, виделось совсем другим. Три часа беспрерывных переговоров режиссера с монтажером, три часа скачущих в голове картинок без экрана, от падающей "двойки" до Олега на радиаторе "Нивы" - эти три часа довели Виктора до полного раскардаша чувств и отчаянной раздражительности.

- Говно, по-моему, - громко поделился он своими впечатлениями.

- Ну, зачем же вы так, Виктор Ильич! - укорила беспокоящаяся о душевном равновесии режиссера монтажор. - Это даже не подложено по-настоящему, да еще с запасными дублями...

- Писать надо хорошо, - тут же обратился к приему "сам дурак" режиссер. - Развел розовые просоветские сопли, а я расхлебывай.

- Сопли? - поинтересовался, что режиссер расхлебывает, Виктор.

- Надо же было мне, дураку, браться за это дело! - вопил режиссер.

- Ну и не брался бы. Кто тебя заставлял? - Виктор сегодня не знал пощады.

- Ты, ты! Своими литературными фейерверками! А сдуешь словесную пену на съемке - под ней пшик, пустота!

- Это тебе не чернуху, не голых баб в дерьме снимать! Здесь головой работать надо, думать, чувствовать, искать. - Виктор встал. - Теперь без меня. Все, ухожу.

- Куда?

- Туда, куда зовет меня мой жалкий жребий, - застеснявшись собственного пафоса, шутейно, цитатой из Островского, ответил Виктор. И режиссер опомнился:

- Ну, поорали и будя. Что делать, Витя?

- Ты - снимать, я - писать.

- Ну, это само собой, - режиссер Андрей тоже встал, взял Виктора под руку и вывел в коридор, где зашипел как змея (чтобы враги не слышали): Пойми же ты, все будет в полном порядке, если мы сделаем то, что я задумал. Две сцены с тебя, Витя, только две сцены. Представляешь: хаос, кровавая каша проклятой этой гражданской войны, безнадега, грязь и вдруг всадник на белом коне, Георгий Победоносец, поражающий гада копьем веры, чистоты, справедливого возмездия. В мечтах, во сне ли, наяву, но надо, чтобы явился всадник на белом коне, он должен явиться, Витя!

- Каким образом? - спросил Виктор.

- Вот ты и подумай, - Андрей заговорил погромче. - Мы сейчас консервируемся не две недели из-за неготовности декораций, я смотаюсь дней на десять в одно место, отдохну слегка от суеты, а ты тут подумай, ладно, а? Я вернусь, засядем денька на три и запишем все как надо.

- Ладно, подумаю, - чтобы отвязаться, согласился Виктор. - Далеко ли собрался?

- Да нет, недалеко. Без определенного адреса. В леса, на природу, бегло ответил Андрей и напомнил: - Только ты думай, думай, по-настоящему.

- Понарошку думать нельзя, Андрюша. Ну, бывай, натуралист, - Виктор поспешно, чтобы не остановил его в последний момент выдающийся кинематографист, пожал ему руку и зашагал по длинному коридору монтажной.

- Ты еще будешь хвастаться знакомством со мной, - весело прокричал вслед ему режиссер.

Считая, что оторваться от хвоста проще в пешеходном перемещении, Виктор оставил машину на приколе. Когда гортранспортом добрался до киностудии, хвоста не замечал - или его не было, или хорошо вели. А сейчас доставали его нахально: знакомый "Запорожец", не таясь, шел за тридцать четвертым троллейбусом, который вез Виктора к Киевскому вокзалу.

Комфортно, в автомобиле, вести себя Виктор решил не позволять. Сейчас пешком, только пешком, чтобы притомились развращенные механическим преследованием жертвы сытые топтуны. Пусть возвращаются к истокам своей профессии, пусть действительно топают. Ножками.

Виктор был ходок в переносном и прямом смысле этого слова. Он любил ходить, ходить по Москве. Центр, который от Кремля до Камер-Коллежского вала знал, как мало кто теперь. На это и надеялся, твердо решив оторваться от хвоста не то, чтобы ему очень нужно было, а так, чтобы не поняли, с кем имеют дело.