А плотная гурьба лабухов, успешно закрывая Виктора, двигалась вдоль шеренги иномарок. Иномарок было шесть, и шестеро их хозяев звучно открывали дверцы, небрежно кидая на задние сиденья свой лабужский багаж и усаживаясь на передние за штурвалы своих транспортных средств. По очереди салютуя короткими гудками героической и демократичной Алене, иномарки колонной двинулись на Полянку.
На полу двадцатилетнего "Мерседеса", шедшего в колонне третьим, лежал Виктор. У Садового колонна распалась, - иномарки поехали каждая по своему маршруту: и направо, и налево, и к Даниловской площади.
Клавишные довезли его до центра, до Армянского переулка. Выскочив из "Мерседеса" и сразу же нырнув в проходной двор, Виктор двинулся к дому закоулками, петляя как заяц - еще и еще раз проверялся. Малым Кисловским вышел к Рождественскому бульвару и, наконец, вздохнул облегченно, потому что хвоста - он теперь знал это точно - не было. Имело смысл отметить успех. Он глянул на часы. Было четверть одиннадцатого. Пустят.
Он условным стуком постучал в намертво закрытую дверь пиццерии, и податливый швейцар тут же открыл. Узнал, ощерился от удовольствия видеть Виктора - часто ему перепадало от писательских щедрот.
Поздоровавшись, Тамара у стойки, не спрашивая, налила ему сто пятьдесят коньяка и сделала выговор:
- Забывать нас стали, Виктор Ильич.
- В киноэкспедиции был, - объяснил свое долгое отсутствие Виктор.
- А что-нибудь новенькое написали? - вежливо поинтересовалась Тамара. Он в подпитии дарил ей свои книжки, а она их читала.
- Скоро напишу, - пообещал он. Он всем что-то обещал - и устроился за столиком у стойки. Под половину шоколадки "Аленка" малыми дозами (под каждый шоколадный фабрично обозначенный прямоугольник - доза), употребил за час сто пятьдесят, а потом, после недолгих колебаний, еще сто. В одиннадцать пиццерия закрывалась, и засидевшихся посетителей громко выпроваживали. На него всего лишь укоризненно смотрели. Щедро расплатившись с Тамарой, Виктор покинул заведение последним.
Поднявшись по полуподвальной лесенке на тротуар, он, особо не высовываясь, осмотрел бульвар. Пустыня. С некоторых пор Москва после десяти вечера каждодневно становилась пустыней. Разграбленный кем-то город, боящийся новых грабежей. Хотя и грабить-то уже нечего.
Виктор перебежал бульвар - ни души, ни души не было на бульваре! вбежал в арку полумертвого, ждущего ремонта дома и очутился во дворе, сплошь перегороженном заборами. Единственное, что пока строили строители в этих местах, были заборы. Русский человек терпит заборы только потому, что в них довольно легко делаются дырки. Через ведомые ему дырки Виктор просочился в сретенские переулки.
Начинался район, который выглядел палестинскими кварталами Бейрута после интенсивного обстрела израильской артиллерией. Но не снаряды и бомбы разрушили эти кварталы. Испоганили, варварски использовав эти дома, палисадники, дворы, люди, которые, сделав это, оставили сердце Москвы умирать в одиночестве.
Виктор прыгал через канавы, взбирался на кучи мусора, шагал по трубам, вырытым из земли, обходил неизвестно кем брошенные здесь тракторы и бульдозеры. Выбрался, слава богу, на сравнительно ровный пустырь перед Последним переулком.
- Кузьминский! - нервно позвал его высокий мужской голос.
В паническом страхе Виктор неловко развернулся и, зацепившись носком ботинка за торчавший из земли кусок проволоки, рухнул на битые кирпичи. Падая, увидел темного человека, бежавшего к нему через пустырь и услышал очередь, которая частыми вспышками исходила из предмета в руках этого человека. Взвизгнув, Виктор на четвереньках со страшной быстротой кинулся к спасительному железному трактору, за который можно спрятаться. Спрятался и, рыдающе дыша, вдруг понял, что не спрятался: трактор стоял посреди пустыря, и теперь человек, перестав на время строчить, обходил его, чтобы снова увидеть Виктора. |