Человек подошел поближе к разрытой могиле и оставил на влажной земле следы босых ног.

    Светлые волосы, широко расставленные ясные глаза. Если бы не шрам, молодого человека можно было бы назвать красивым.

    Все смотрели на него - кто со страхом, а кто и с ненавистью.

    Ремедий Гааз, инквизитор.

    Ремедий оттолкнул Лизу, склонился над мертвой и сам бережно завернул ее в саван, точно младенца запеленал. Поцеловал в холодный мокрый лоб, вдохнул запах едва тронутой разложением плоти - такой знакомый. И опустил в разинутую пасть сырой земли.

    Отец Якоб насупленно следил за ним.

    Лиза прикусила губу. Если бы могла - убила бы проклятого монаха взглядом.

    Но не могла.

    Даже шипеть за его спиной не решалась.

    -  У отца инквизитора замашки ландскнехта, - проговорил Бальтазар вполголоса, то ли с восхищением, то ли осуждающе. Эгберт, к которому он обращался, даже охнул: отрезать бы племяннику язык, как Крамеру, меньше было бы неприятностей у семьи.

    Но Ремедий Гааз не услышал. Или не захотел услышать.

    Крамер забросал могилу землей, установил простой деревянный крест.

    С тем и разошлись.

    4 ИЮНЯ 1522 ГОДА, СВ. КЛОТИЛЬДА

    Доротея Хильгерс проснулась, как всегда, затемно. Привыкла за пятнадцать лет жизни с горняком. Приподнялась на локте, мутно поглядела на спящего Эгберта: лежит на спине, задрав нос к низкому потолку, мерно храпит.

    Тяжко вздохнула, колыхнувшись обширным телом.

    Обеими руками поддерживая живот, села на кровати.

    Зашуршало постеленное на полу свежее сено. Словно в ответ за закрытыми ставнями послышались звуки - первые утренние звуки просыпающегося города. Шлепая деревянными башмаками по вылитым за ночь помоям и содержимому ночных горшков, пастухи гнали большое стадо свиней - пастись за городские стены.

    Тихо вышла Доротея из спальни, спустилась на кухню. Поверх просторной ночной рубахи повязала фартук, весь в пятнах жира.

    На кухне было еще темно. Ощупью отыскала сальную свечку, зажгла, вставила в кулак оловянному рудокопу - свадебный подарок Марты Фихтеле, любимой тетки, матери Бальтазара.

    Марта была низенькой, пухленькой. На руках у нее были ямочки. Доротея хорошо помнила себя девочкой: стоит в кухне, влюбленно смотрит на эти белые руки, ловко разделывающие тесто. Когда Бальтазар уходил из дома, Марта едва доставала макушкой ему до плеча. А возвращения сына так и не дождалась.

    В память о Марте и непутевому Бальтазару открыта дверь этого дома. Хотя, как подумаешь, так поневоле на ум придет: гнать парня нужно вон, покуда не наделал бед.

    Доротея бросила взгляд в окно. Через полчаса на кухню ворвется солнечный луч. Засверкают медью на беленых стенах кастрюли и сковородки, доротеина гордость. По праздникам она начищает их до блеска, а в будни не трогает. Вся еда варится в большой трехногой кастрюле, доставшейся еще от бабки.

    Доротея потянулась за ножом, разделала на куски колбасу, другим ножом нарезала хлеб вчерашней выпечки. В очаге развела огонь, разогрела бобы, сваренные с вечера.

    Стояла, смотрела, как кипит в кастрюле суп, как мелькают в нем бобы. «Ведьмины головы», называл их Бальтазар, когда оба они были детьми, вспомнила Доротея.

    Однажды брат не на шутку напугал ее - рассказал про «ведьмину голову», а потом, когда тетка Марта позвала их обедать, все подмигивал и тишком корчил рожи, так что Доротея в конце концов подавилась.