С лицом Мира что то не так. Может, виной всему полумрак в коридоре, а может, эмоции затмевают мне взор, но до этого мне казалось, что ему семнадцать, как было и мне, когда я умерла. Теперь он кажется старше, восемнадцать? Девятнадцать? Его орлиные черты лица спокойны, а осанка расслаблена; людям нужно время, чтобы овладеть такой выдержкой, но вот глаза… Он не научился контролировать глаза. Потому что они бездонны от гнева.

– Я не понимаю, огонёчек, – начинает он с такой же безмятежностью в голосе, как и на лице, и от этого только страшнее. Невозможно предугадать его следующий шаг. – Ты его защищаешь? Или боишься?

Снимая плащ, выдавливаю из своей груди смешок.

– Я убила пять человек, Мир. Думаешь, боюсь одного мальчишку?

Наконец его лицо принимает более менее реалистичное выражение, и усмешка зарождается на губах.

– Семь человек вообще то. Плюс ты виновна в том, что два дома сгорели дотла. По крайней мере так утверждает полицейский отчёт.

«Семь?»

– Не знала? – моё лицо, должно быть, выдало меня, потому что усмешка растягивает губы Мира шире. – Ты вообще хоть кого то убивала? – он снова щёлкает зажигалкой, смотрит задумчиво на пламя, прежде чем дать тому потухнуть, а потом бросает зажигалку на тумбочку рядом с букетом засохших цветов с таким видом, будто ему всё наскучило. – Видишь ли, все думают, что ты убийца и психопатка. Включая меня, разумеется. Неужели не устала от того, что тебя обвиняют во всём плохом, что происходит вокруг? Неужели не хочешь справедливости? – смех у него выходит мрачный. – Ну правда, только скажи, и наручники твои. Здание старое, батареи не предусмотрены, но если хочешь, могу приковать тебя к креслу. Кажется, тебе оно понравилось.

«Я хочу, чтобы наш разговор закончился».

– Справедливость меня уже однажды погубила, Мир.

– Тогда докажи, что не психопатка.

– Ты меня не знаешь.

Он не отвечает и не смотрит больше в мою сторону, так что я разворачиваюсь, мечтая поскорее убраться в комнату и остаться одна.

– Знаешь, что мне интересно? – раздаётся его вопрос за моей спиной.

– Нет.

– Мне интересно, сделала ли ты всё то, что сделала, ради удовольствия. Или, притворяясь хищником, просто спасаешь себя от участи жертвы.

Мир

Она мне не отвечает. Может, стоит пойти следом и потребовать ответ, но пока я раздумываю, она хлопает дверью спальни, и у меня спирает дыхание от той злобы, которой пропитан её жест. А я всё ещё стою на месте.

Я её разозлил.

«Ну и хорошо». Что бы она там ни думала, я не боюсь ведьм. И может, гнев даже поможет ей справиться с собственным страхом, когда она осознает, что не помнит лицо Влада. Сегодня она посмотрела на его фотографию, висящую в этом самом коридоре, и увидела незнакомца. Даже не узнала прежнюю себя на одном из снимков. Я спросил о нём, а она снова соврала.

Она не помнит, кто её убил.

Подняв зажигалку с тумбочки, я щёлкаю стартером, распугивая тени, и подношу огонь к фотографии светловолосого мальчишки. Он выглядит счастливым, у него безупречная улыбка. Ненавижу его. Ненавижу его так сильно, что хочется кричать… Может, следует сжечь фотографию прямо сейчас, сжечь всё вокруг и тоже избавиться от воспоминаний о нём, потому что именно из за него я теперь застрял тут с этой лгуньей.

«Не жалуйся, Мир».

Скоро она сообразит, что не помнит ни лиц, ни голосов кого либо из своего прошлого. Останутся эмоции, цвета, запахи, набор слов, ассоциируемых с людьми, но память? Морок. Мертвы не те, кто не дышит, а те, кому некого любить и некем быть любимыми. Это и есть настоящая пытка: быть мёртвым внутри, всё ещё дыша. Отбери у человека воспоминания, и что от него останется? «Лгунья, лгунья, огонёчек.