— Ну, не скажите. Какие-нибудь «Парижские тайны»…

— То дешевка. А то — вечность, универсальность, эзотерическая загадка мистерий.

Во какие словечки секс-символ знает!

— В костюмных мало, как бы сказать… нерва, понимаете? А сакральные сцены можно как раз оставить по контрасту, для колорита, такая стилизация.

— Да вы профессионал!

— Не, двух слов связать не смогу. В общем, я свои соображения высказал и уехал, а он остался работать.

— И вас не удивило, что в воскресенье Любавский говорил, в сущности, о том же самом?

— Да ну, он правду сказал: идеи носятся в воздухе. Я уж забыл (вы сейчас напомнили) о том разговоре с Васькой, я ж не писатель. Какая разница — кто? Главное, кто деньги на фильм достал.

— И кто роль получил, правда?

— Точно! Но почему Лев про меня скрыл, это ж его реабилитирует.

— В смысле плагиата — да, но это такая мелочь по сравнению с убийством.

Вольнов аж отшатнулся, ударившись натренированным плечом об оконное стекло. По напряженным чертам заметно было, как совершается мыслительный процесс в не избалованной мыслями голове.

— Не сходится! — наконец заявил. — Стал бы Васька претендовать на первенство при таких обстоятельствах, он бы изо всех сил свою тайную связь с Любавской скрывал.

— Вы бы эту связь и обнажили.

— Я? Как?

— Как сейчас. Именно вы могли бы заметить любопытное сходство замыслов и обратить мое внимание на это. Василевич забежал вперед.

— Ну, это чересчур хитро для меня.

«Но не для сценариста», — уточнил я мысленно.

— Вы всерьез думаете, что Лев убийца?

— История до ужаса серьезная, Борис. Вот вы проговорились про вашу общую с ним забаву: коллекционирование женщин.

— Уж и пошутить нельзя? Все в прошлом, по молодости побесились и перебесились. Я, например, женюсь.

— А он?

— Разводится. Все как у людей.

— А из-за чего, не знаете?

— Конкретно — нет. Думаю, просто надоели друг другу. Она — «Марфа», как он обзывал.

— В каком смысле?

— В евангельском. Ну, курица, все для дома, для семьи.

— А, знаменитый эпизод в доме Лазаря. Значит, ему нужна была духовная Мария?

— Черт его знает. Лев — человек непростой, утонченный, модернист… или постмодернист, я всегда путаю. Словом, творит «под балдой».

— Марихуана? — воскликнул я.

Вольнов опасливо покосился.

— Кажется, я сбрендил… Чего вскинулись-то? Теперь в кипучей нашей буче кто пьет, кто извращается, кто колется.

— А вы?

— Не, пробовал — неинтересно. А вы?

— Не пробовал, но тоже неинтересно.

Мы слегка рассмеялись, я — напряженно, киноактер — беспечно и провозгласил дурашливо:

— Соитие с духом света! (Реплика, должно быть, из какой-то заумной пьесы.) А что вам интересно, Николай Васильевич?

— В данное время — кто убил Викторию и Ваню.

Чистое чело опять омрачилось.

— Итак, под какой же «балдой» творит сценарист?

— Только между нами. Кокаин.

— Вы отдаете себе отчет, под каким углом теперь просматривается преступление? Все странности, несообразности можно объяснить невменяемым состоянием убийцы.

Вольнов испугался:

— Только в процессе творчества! Что я, Ваську не знаю? По жизни не употребляет.