В поле её ждало странное зрелище: полдюжины здоровенных босых мужиков мялись с ноги на ногу, впряжённые в плуг, а неподалёку был воткнут в землю ещё один. В широченных шеях и покорных глазах этих детин просматривалось что-то воловье – ни дать ни взять, домашняя скотина. Полута восседал за столом с яствами, рядом под открытым небом расположилась его свита. Ветер трепал полы богатых одежд, колыхал траву и холодил свежеумытое лицо женщины-кошки.

– Испей, дорогая гостья, и откушай, – пригласил её князь к столу. – Вижу в твоих очах вопрос… Отвечаю. Я в восхищении от тебя! Вчера я малость перебрал, поэтому забава не состоялась, но я по-прежнему горю желанием увидеть тебя в деле. Потяни этот плуг, а рабы потянут свой одновременно с тобой. Посмотрим, кто сильнее – ты или шестеро дюжих мужчин!

Смилина не отказалась от потчевания – выпила кубок мёда и съела дюжину блинов, закусив жареными перепёлками. Гулять так гулять.

– Потешить тебя, княже? – с чмоканьем облизала она пальцы. – Что ж, изволь. Но в обмен на это я попрошу даровать личную свободу этим ребятам.

– Хм, – задумался князь, теребя молодецкие усы. – Дороговато просишь, но так и быть. Уж больно хочется силушки твоей попытать. Вспашешь пять десятин за день – отпущу их.

Слуги быстро отмерили требуемую площадь и вбили колышки. Смилина без лишних слов скинула кафтан, подставляя туловище обманчиво тёплому весеннему ветерку, засучила рукава и вскинула на плечи деревянную перекладину – воловье ярмо. За рукояти плуга взялся один из слуг. Смилина подмигнула ему:

– Ну, давай, что ли.

Ярмо давило на плечи, плуг шёл туго, взрезая отдохнувшую за зиму землю. От усилий пот лился со Смилины градом, жилы натянулись под кожей на её шее, но она, сцепив зубы и толкая ногами почву, продолжала тащить. Вот миновала отметка в одну десятину, вот и вторая на исходе… Мужики за другим плугом уже выдохлись и упали наземь, а Смилина тянула, как вол. Тело гудело, мышцы горели и рвались от натуги, но она работала – не на себя, не на князя, а на свободу этих людей.

Солнце поднялось высоко и жгло шею. К обеденному времени Смилина добралась до отметки в три десятины.

– Батюшка, ты что же это – вздумал на нашей гостье пахать? – прозвенел знакомый голосишко.

Это Свобода прискакала на своём вороном жеребце. Еле сдерживая горячего коня, она взирала с седла на своего отца вопросительно и возмущённо.

– Это такая забава, доченька, – ответил князь. – Смилина не даром пашет, а за уговор. Езжай, родимая, дальше, катайся себе.

Юная княжна ускакала, но вскоре вернулась с корзинкой, притороченной к седлу. Достав оттуда завёрнутый в капустный лист комок творога, пшеничный калач, туесок мёда и плотно укупоренную крынку молока, она позвала:

– Смилина! Отдохни, пообедай. Солнышко уж высоко!

Женщина-кошка сбросила ярмо и с улыбкой расправила усталое тело. При взгляде на Свободу грудь наполнялась теплом, а у сердца словно котёночек мурлыкал и тёрся пушистым бочком.

– Дело говоришь, – сказала она.

Она отошла к краю пахотного участка и устало опустилась на траву. Свежий творог таял во рту, когда Смилина откусывала прямо от комка, а калач рассыпался и источал тёплый, домашний дух. Обе руки были заняты, и юная княжна подносила к её рту ложечку-другую мёда.

– Ты умница, – с набитыми щеками пробормотала Смилина.

Прибежал белокурый отрок от князя.

– Государь спрашивает, отчего ты не пашешь?

– Дык… время-то обеденное, – ответила Смилина.