– Ого-го, люди добрые! Ну, это, скажу я вам, да-а-а…

Смилина терпеливо ждала, когда буря восторгов уляжется. Ей было не привыкать. Впрочем, она отвлекла на себя столько внимания, что все чуть не забыли о настоящей виновнице торжества, которая смиренно стояла, не произнося ни слова. Любоня была одета во всё самое лучшее, почти как невеста, но её наряд всё равно смотрелся скромно, почти убого по сравнению с княжеским великолепием. Всё это торжество выглядело насмешкой над нею, пришло в голову Смилине, и она насупила тяжёлые бархатистые брови. Хотелось взять её, грустную и подавленную, на руки и унести подальше отсюда.

– Гостья чем-то недовольна? – с опаской спросил князь.

Впрочем, проницательная Сейрам всё предусмотрела. Любоню увели из трапезной ненадолго, а вернулась она уже в облачении, достойном княжеских дочерей: белоснежной длинной сорочке, расшитой золотом по вороту и подолу, голубом кафтанчике с таким же густым и затейливым шитьём, алых чёботах с жемчугами, бобровой шапке и головной накидке чище первого снега. Сама девушка была смущена и чувствовала себя во всём этом неловко.

– Рубашку, которую ты вышила, моя дорогая, я приберегу на свадьбу нашей с князем дочери, – сказала Сейрам. – Твоя работа достойна того, чтоб её носили по большим праздникам. Это лучшее, что я когда-либо видела.

Любоня слабо улыбнулась. Она старалась держаться учтиво, отвечала что-то, но в её глазах не было жизни. Сердце Смилины наполнилось грустью.

После обеда князь пригласил всех на ристалище – посмотреть на ратные состязания своих дружинников. Изрядно выпив, он раздухарился так, что сам был готов лезть в драку. Хлопнув Смилину по лопатке (до плеча он не дотянулся), Полута вскричал:

– А ну! Гостья наша дорогая, не откажись показать нам прославленную силу Белогорской земли!

– Княже, ты изволил перебрать хмельного, – вкрадчиво заметила Сейрам. – Негоже так…

– Молчи, жена! – рявкнул тот. – Не указывай мне…

Он велел подать ему доспехи и меч, но когда ему всё принесли, он уже храпел на престоле, свесив голову на грудь. Неловкость разрешилась сама собой. Если б не опьянение князя, Смилина не знала бы, как поступить: сбить его с ног одним ударом или поддаться из вежливости. Первое было бы оскорбительно, а второе – нелепо.

Матушка с батюшкой, впервые попав за княжеский стол, от волнения и с непривычки сперва ничего не ели, а потом тёплый хмелёк снял с них путы неловкости. Отяжелевших от еды и питья родителей победительницы проводили в гостевые опочивальни, а Сейрам пригласила Любоню со Смилиной на прогулку в сад. Вдыхая яблоневые чары, девушка впервые за долгое время улыбнулась искренне, и княгиня, внимательно следившая за ней, с удовлетворением отметила:

– Ну вот, милая, тебе и стало лучше. А то ты была такая грустная… Мне кажется, я догадываюсь, отчего твоя кручина. Твоё сердце страдает.

Любоня снова замкнулась, её взгляд угас, губы сжались; Смилина тоже внутренне подобралась: это был камень в её огород. Эти чёрные омуты очей пронзали душу насквозь и читали мысли…

– Прости, Смилина, я тебя оставлю ненадолго, – обеспокоенно поглядывая на девушку, молвила Сейрам. – Кажется, наша победительница совсем загрустила, надо её приободрить.

И она увела Любоню во дворец, по-матерински обнимая её за плечи и что-то ласково нашёптывая. Женщина-кошка, оставшись в саду одна, ощутила себя потерянной. Зачем она тут находилась? Скомканные невесёлые мысли прокладывали суровые складки на её лбу, хмурили брови и заставляли губы поджиматься.

От нечего делать она вышла за пределы сада – на цветущий луг. Его звенящее приволье лечило душу, и Смилина раскинула руки навстречу небу.

Топот копыт заставил её обернуться. Около неё нарезала круги юная всадница на чёрном, как вороново крыло, красавце-жеребце.