Снова лязг убираемых в ножны клинков – и рук оружейницы коснулись ладони Изяславы. Без перчаток, тёплые, живые и открытые.

– Не вини себя, сестрица. Прости меня заранее… Быть может, я скажу жестокие слова, которые ранят твоё и без того сокрушённое сердце, но Земята сама избрала свою судьбу, отказавшись от любви. Тот, чей путь не озарён её бессмертным светом, не обретает и светлого конца жизни. А ты ни в чём не виновата, моя родная. Это была её дорога, на которой ты ничем не могла ей помочь.

Две стынущие на ветру слезы скатились по щекам оружейницы, просочившись из-под плотно закрытых, склеенных солью век. Снежинки ложились на её обнажённую голову, как чьи-то крошечные холодные лапки.

– Мне от этого не легче, государыня…

– Знаю, сестрёнка. Знаю. Иди ко мне.

Не открывая глаз, Смилина нагнулась. Уста Изяславы твёрдо и крепко прижались поочерёдно к обеим её щекам, а потом, как всегда – к губам.

– Хоть ты к своей милой жёнушке вернулась живая, государыня, – и то хорошо, – прошептала Смилина, сглотнув жёсткий ком и кратким оскалом сбросив слезливое напряжение с лица.

– А куда ж я от неё денусь, родная, куда ж я денусь?! – с мягким, мурлычущим смешком ответила Изяслава, пригибая голову Смилины к себе и утыкаясь лбом в её лоб. – Вернее теперь уж сказать – от них! Ибо нас уже трое…Часть 6. Северная волшебница. «Люблю»В северных отрогах Белых гор – но не там, где уже начинается безлюдная снежная пустыня, а чуть южнее, в землях, где царствует мошкара, в лесах раскинулись бессчётные россыпи черники и морошки, а лето короткое, прохладное и дождливое, – в этих краях можно встретить белогорскую северную сосну. По своей кряжистой, богатырской стати это почти сестра-близнец сосны тихорощенской, но живёт она не вечно, а всего пять-шесть веков. Тоже немало, но всё же по сравнению с несколькими тысячелетиями это не такой уж большой срок. В этом суровом краю Смилине было суждено встретить свою третью и последнюю жену.

Она всегда кланялась старым деревьям, когда бывала на севере по делам кузни. Там жила Гремислава, её лучшая ученица. По примеру наставницы она основала свою мастерскую в пещере старой горы. Пока эта кузня по оборотам была поскромнее, чем у Смилины, но в будущем обещала развернуться.

Смилина брела по тропинке, ловя щекой скудное тепло северного белогорского лета. Где-то в этих местах росла шестисотлетняя сосна, в широком стволе которой вполне мог разместиться целый дом; женщина-кошка искала её, чтобы поприветствовать и выразить своё почтение. И вдруг до слуха оружейницы донеслось:Ива-ивушка моя,

Поклонись ты за меня

Матушке-водице,

Что течёт-струится…Ива-ивушка моя,

Плачь ты песню за меня

Воинам уставшим,

В сече смертной павшим.Ива-ивушка моя,

Обними ты за меня

Матушку с сестрицей…

Я же стану птицей.Полечу я за моря,

Где рождается заря.

Там ручей бегучий

И дубок могучий.«Пташка-пташечка моя,

Поцелуй ты за меня

Ивушку у речки,

Передай словечко».Я присяду на дубок,

Подниму я желудёк.

Полечу домой я,

К иве под горою,

Да у ивиных корней

Желудёк зарою.Ты расти, словечко,

Песню пой, сердечко!

А у речки, у реки

Разгулялись ветерки.

Там дубок поднялся,

С ивою обнялся.Голос этот ширококрылой белой птицей парил в небе, голубкой ластился к груди Смилины, и ему внимала вся земля. Ветер замер, заслушавшись – и Смилина, очарованная, застыла на тропинке.