– Могла бы, но только после этого тебе придётся стать моей женой, – улыбнулась Смилина. – А я уже совсем старый дуб, моя ивушка. Вдовствую уже второй раз… У меня взрослые дочери, внучки и куча правнучек. Зачем тебе вдова? Вот придёт молодая, красивая кошка – она-то и станет твоей суженой.

Глаза Горлинки окутывали Смилину мягкой, мудрой печалью. Её рука соскользнула обратно на ствол сосны.

– Она не придёт.

Сказано это было с твёрдым знанием судьбы и грустным спокойствием, от которого сердце оружейницы заныло пронзительной болью. Не зная, что сказать, она тихонько запела:То не вечер яблоньки целует,

То не речка горная шумит –

Это моя ладушка волхвует,

С лесом да с землёю говорит.Не могучая старая сосна вздохнула – это сорвался вздох с уст Горлинки, и в голову Смилины проник ласковый ручеёк музыки.Очи лады – звёзды над горами,

А ланиты – маки на ветру.

Мёд цветочный пить – её устами

У весны всесильной на пиру.Снова руки встретились на стволе, а развесистая крона дерева-великана ласково колыхалась, будто улыбаясь. Горлинка опять преобразилась, снова став синеокой богиней света; прислонившись выпрямившейся спиной к сосне, она заскользила прочь от Смилины, но очами звала за собой. Разве оружейница могла не подчиниться этому зову, не последовать за нею? Не было такой силы, которая удержала бы её на месте.Месяц днём у лады отдыхает –

Гребнем светлым в русых волосах;

Ночью солнце красное пылает –

Яблочком медвяным на руках.Голос Горлинки мчался к небу жаворонком, а голос Смилины – коршуном следом за ним. Горлинка вздыхала ивой, а оружейница подхватывала её в сильные объятия дуба… Отступая, певица манила и дразнила Смилину, а та гналась за нею вокруг сосны – почти как в прошлый раз, только теперь их соединяла звенящая нить песни.То не ночь богатства рассыпает

На бездонно чёрный небосвод –

Это лада звёзды вышивает,

Лунным бисером кафтан мне шьёт.Смилина пошла на хитрость – открыла проход и очутилась у Горлинки за спиной. Певица, наткнувшись на неё, ахнула и смолкла, а оружейница ласково прижала её плечи руками.

– Попалась, пташка моя певчая.

Горлинка выскользнула и прильнула к сосне, съёжившись в комочек. Стоило песне смолкнуть – как вся её волшебная стать пропала, и незримая сила снова согнула ей спину. Казалось, ей трудно было даже стоять – такая боль звенела в напряжённом изгибе её шеи. Смилина опустилась на колено и привлекла Горлинку к себе, усадила.

– Отдохни, милая. Так легче?

Вместо ответа руки Горлинки доверчиво обняли её, и оружейница прижала к себе это хрупкое сокровище так осторожно, как только могла. Сосна исчезла, ушла земля, весь мир растворился в сиянии лиловато-синих очей. Только они и существовали, только ими Смилина и дышала, только за их лучистый свет и держалась.

– Твои руки очень добрые, сильные и горячие. – Дыхание Горлинки касалось губ Смилины, и до поцелуя оставался лишь миг, лишь вздох, лишь один удар сердца. – Они не могут выпрямить меня, но когда ты меня касаешься, в моей душе звучит песня.

– Мне кажется, я не могу без тебя, – сорвалось с уст оружейницы в ответ.

Невозможные слова? Смилине так и думалось, но отчего в её мыслях каждый день сиял образ Северной Звезды, отчего в груди всё сжималось в предчувствии слёз, которые, впрочем, не пробьются к глазам, только согреют сердце? До поцелуя был один взмах птичьих крыльев, но они так и замерли на его пороге – каждая со своими сомнениями.

Смилина вернулась домой, к яблоне, и рухнула под нею на колени. Гладя ладонями ствол, на котором каждая морщинка была знакомой и родной, она вслушивалась в шелест и вздохи сада.