Тазик с тёплой водой встал перед нею, на плечо легло пахнувшее чистотой полотенце. Мягкие губки прильнули к виску.

– Ты чумазая, Смилинушка… Ты как с работы пришла, так и не умылась.

– Попалась, пташка. – Смилина поймала жену и усадила на колени, как ребёнка, прижала к себе. Погладила круглый живот, замурлыкала на ушко.

Любоня намочила полотенце и сама стала протирать Смилине лицо и голову.

– Не слушай меня, родная, – ворковала она виновато. – Сама не знаю, что на меня нашло.

Беда случилась, когда Смилина была на работе. Примчались соседки и наперебой стали тараторить, что ей лучше сейчас бежать домой, потому что – горе. Они так и говорили, причитая:

– Ох, Смилинушка, горе у тебя, горе…

Горе это закрыло чёрными крыльями небо. Оно протянуло свои щупальца к нежному горлышку Любони и выпило её жизнь. Смилина гладила её покрывшийся мертвенной белизной лоб, поцелуями пыталась уловить дыхание, но не понимала. Не улавливала. Это не укладывалось ни в голове, ни в сердце. Крошечное сморщенное тельце, завёрнутое в пелёнку, лежало на неподвижной груди жены.

– Доченька… Дитятко… Дыши… Кричи! – Обезумевшая Смилина пыталась влить в крошку свет Лалады, но откуда-то взялись железные руки родительницы Вяченеги и оттащили её прочь.

– Родная, им уже не помочь. Я не знаю, что случилось. Никто не знает. Просто роды начались до срока и… Ничего не помогло.

«Не спасла. Не уберегла. Обещала дать счастье – и не сдержала слово».

Чёрный кафтан и чёрные сапоги. Цветы на погребальном ложе, целое облако белых цветов. Можжевеловые ветки, зажжённый светоч, ревущее пламя.

Смилина пила, но не пьянела. В первую ночь после похорон родительница и сёстры остались с ней – помочь, поддержать. Получалось у них плохо. Один взгляд на пустую колыбельку – и безумие вставало на дыбы.

– Уберите её, уберите! – зашептала родительница.

Колыбельку куда-то унесли.

Утром Смилина с прахом в туеске отправилась в святилище Лалады. Ветер колыхал полы её чёрного кафтана, а солнце вставало так же, как и тысячи раз до этого. Лесная заря румянила стволы сосен, тихая и торжественная.

– Почему? – только это и смогла оружейница спросить у кроткой сероглазой жрицы.

Ласковые руки вкрадчиво приняли у неё туесок. Ответ пронзил, как удар копья.

– Ты сама всё знаешь. Твоему дитятку просто не хватило любви, чтобы родиться.

– Я погубила их. Это из-за меня. – Глухой голос, как из-под земли. Смилина не узнавала его. А ведь это произнесло её собственное горло.

– Только не вини себя! – В серых глазах мягко сияло сострадание, тёплое, как заря. – Что угодно, только не это. Да, ты вступила не на ту тропинку, но душа твоей доченьки витает рядом с тобой и ждёт своего часа. Она обязательно к тебе вернётся. Не печалься и не лей слёз: оттого, что ты сокрушаешься, сокрушается и она. Лучше дари ей радость и улыбку. Твоя любовь – совсем рядом.  *– Как жаль, что меня не было с тобой…

За эти десять лет разлуки многое случилось: Смилина успела обрести силу Огуни, жениться, овдоветь и потерять ребёнка. Слова жрицы о том, что душа дочки витает рядом, ожидая воплощения, врезались ей в сердце, и оружейница научилась улыбаться ради неё. Её врождённая влюблённость в жизнь, поседевшая и прихваченная морозом горя, снова расцвела, на сей раз сознательно пестуемая.