Спустя пять дней он уже торопит: «Мы все ожидаем вас с крайним нетерпением; совершенная неосведомленность, в которой мы находимся, о том, что вы делаете и где находитесь, чрезвычайно тягостна. Присутствие ваше здесь необходимо, хотя бы ради матушки! С божьей помощью нам удается пока сохранить во всем порядок; все поглощены скорбью, все думают лишь о том и о выполнении предписанного присягой долга. Порядок полный».

Уже после приезда Михаила, 3 октября, Николай пишет Константину еще одно письмо: «Припадая к вашим стопам как брат и как подданный, я молю о вашем прощении, о вашем благословении дорогой, дорогой Константин. Решайте мою судьбу, приказывайте вашему верному подданному и рассчитывайте на его беспрекословное послушание. Что же, Великий Боже, я могу сделать, что я могу сказать вам? Вы имеете мою присягу, я ваш подданный. Я могу лишь повиноваться и лишь покоряться вам. Я сделаю это потому, что таков мой долг, ваша воля, моего Владыки, моего Государя, которым никогда не перестанете быть для меня. Но сжальтесь над несчастным, единственное утешение которого заключается в убеждении, что он исполнил свой долг и заставил других сделать то же самое; но, если я и был не прав, то я следовал чувству моего сердца, чувству слишком вкоренившемуся, слишком глубоко запечатлевшемуся в моей душе с самого детства, слишком глубоко запечатленному в моей душе, чтобы я хотя бы на мгновение смог от него отречься, чувству, которое в моих глазах сделалось еще священнее, когда я узнал о намерениях моего благодетеля и ваших.

К нему, который нас видит, нас судит, потому что он видит в глубине наших душ, к нему – этому ангелу, нашему благодетелю, к нему я взываю; пусть он будет судьей между нами. Мог ли я по человеческим понятиям поступить иначе? мог ли я забыть даже свою честь и свою совесть, мог ли я поставить в тяжкое положение государство, нашу обожаемую родину? Это значило бы пренебречь священным долгом как перед вами, моим государем, так и перед родиной, но и только – потому что никакой задней мысли у меня не было. Я вас – увы! – достаточно знал, чтобы не сомневаться, каков будет результат моих действий, но по крайней мере я смею надеяться, что вы не захотите обидеть меня, допуская возможность с моей стороны другого поведения. Теперь же с чистою душою перед вами, мой Государь, спокойно и безропотно покоряюсь я вашей воле и повторяю вам здесь клятву перед Богом, исполнить вашу волю, как бы тягостна она ни была для меня. Я не могу Вам сказать ничего большего. Так я исповедывался перед вами, как перед Самим Господом…».

Заканчивается письмо так: «Ради Бога приезжайте! Ваш покорный Николай».

Константин вроде бы согласен уступить корону, но почему-то упорно затягивает подписание манифеста. В конце концов решили письма, полученные из Варшавы, хранить в тайне. 27 ноября войска начинают присягать Константину.

Фельдъегерь привозит из Варшавы новое частное письмо, в котором Константин выражает «свою искреннюю признательность» «милому и дорогому Николаю» «за то чувство доверия и дружбы, которое вы мне выказываете». И снова заверяет «милого и дорогого Николая», «что все мои силы по долгу и убеждению, по дружбе будут отданы на служение вам. 30 лет моей службы и 47 лет моей жизни этому порукой». Фельдъегерь привозит также рескрипт на имя министра юстиции князя Лобанова-Ростовского с выговором за присягу 27 ноября из-за неисполнения воли императора Александра.