Альма посмотрела на него, но не подошла.

– А какой у нее ошейник! Я такого никогда не видел! – Клименко наклонился над Альмой и прикоснулся руками к ее ошейнику.

Альма преобразилась, шерсть на ней стала дыбом. Она грозно зарычала и, пригнув голову, стала наступать на Клименко.

– Что ты? Что ты?.. А ведь в ошейнике дело. Может быть, там что‑нибудь спрятано?

– Попробуем снять, – согласился я, но, как только прикоснулся к ошейнику, спокойной и ласковой Альмы не стало.

Ее шерсть вновь вздыбилась, она грозно зарычала, потом поползла брюхом по полу, заглядывая в глаза то мне, то Клименко. Она всем своим существом просила о чем‑то.

– Обратите внимание… – говорил Клименко, всматриваясь в ошейник, – обратите внимание на эти медные шишки. Они не фабричного производства, они сделаны вручную. В ошейнике может быть какой‑нибудь тайник.

– Не думаю. Он из какой‑то тонкой пластмассы. Слишком тонкой, чтобы она была двойной. Но все‑таки попробуем.

Мне удалось быстрым движением расстегнуть и раскрыть ошейник. Но Альма вырвалась у меня из рук и повалилась на ковер. Я причинил ей какую‑то невероятную боль. Клименко дотронулся до раскрытого ошейника, который висел на шее у Альмы. Он был прикреплен прямо к ее коже, будто приклеен… Я бережно застегнул ошейник. Альма пришла в себя, нетвердо ступая прошла в угол и, отвернувшись от нас, улеглась на ковре.

– Вы что‑нибудь понимаете? – спросил я Клименко.

– Нет. Я чувствую, что с ошейником что‑то связано. И зачем понадобилось намертво прикреплять ошейник к самой шкуре? И как это сделано, зачем?

Ужасно! Я ведь хотел сорвать его…

– Мы убили бы ее!

– Возможно, все возможно… После поведения во дворе… Как она проучила эту маленькую собачку, вашего Сибиряка! Это очень остроумно, это слишком остроумно для… собаки. И я сейчас совсем в другом свете рассматриваю один факт… – Клименко раскрыл свою папку и вынул фотографию: – Смотрите…

На фотографии была мужская рука. Узкая, мускулистая, безжизненно распластанная на белой материи, рука была усеяна глубокими порезами.

– Это все стеклом, – Клименко указал на порезы. – Переднее стекло машины было разбито вдребезги, но не это главное. Вот здесь, возле большого пальца, и здесь, с другой стороны, вы видите? Это следы зубов. Рука сжимала руль, и ее целиком обхватила пасть этой самой Альмы. Я вначале подумал: уж не собака ли виновата? Собака могла испугаться толчка, в страхе «тяпнула» хозяина за руку. Но сейчас…

– Вы говорили, что машина немецкая? – спросил я. – И знаете, Альма не понимает никакой команды, обычной собачьей команды. Может быть, попробовать по‑немецки? Но я неважно говорю. Так, чуть читаю, перевожу…

– Я тоже не силен… Но можно попробовать, – согласился Клименко. – Собака, кажется, пришла в себя… Альма, принеси мне книгу! – по‑русски сказал Клименко. (Альма не пошевелилась.) – Дас бух! – повторил он по‑немецки.

Альма тотчас же вскочила и, схватив зубами первую попавшуюся ей книгу с письменного стола, осторожно положила ее на колени Клименко.

Клименко скромничал – он совсем неплохо говорил по‑немецки. И собака выполняла все его приказания. Она вспрыгнула на стол, затем выбежала в коридор и вернулась оттуда с его фуражкой, становилась на задние лапы, потом неожиданно уселась на пол и перестала повиноваться. «Что вам нужно? Я больше не буду выполнять бесполезные поручения», – говорили, казалось, ее глаза.

– Да кто ты? – ласково спросил Клименко по‑немецки.