|
Разноцветные фонарики, которые гости видели сразу же после прибытия на остров, горели и раскачивались на ветру. Было удивительно праздничное настроение — у всех, включая недоверчивого Конана и хворого Арвистли. Что до Мэн-Ся, то философ просто наслаждался. Он впитывал новые впечатление, как губка влагу, и уверял всех и каждого, что это весьма способствует расширению его взглядов на вселенную в целом и па философию в частности.
— Мы изучаем человека, погруженного в мир во всех его проявлениях, — говорил Мэн-Ся одной из кузин (та таращила глаза и округляла рот, но едва ли понимала и четверть из произносимого). — Проявления эти бывают различны, и сцепление проявлений всего сущего также представляет великое разнообразие. Или, как говорит учитель Конан, ко всякому дураку требуется свой подход, но кулак — вещь универсальная и не требующая перевода. Конан, уловивший краем уха часть этих речений, не без удивления понял, что кхитаец пьян. Арвистли то и дело щелкал пальцами, пытаясь создать какую-нибудь маленькую иллюзию, и очень горевал оттого, что у него ничего не получаюсь. Чернокожие приплясывали с грацией, присущей их племени, и кузины-«цветки» жадно любовались их могучими, блестящими от пота и ароматического масла телами — ибо негры разделись до пояса и натерлись маслами, как делали у себя на родине во время праздников. Море шумело на берегу, как будто и эта неподвластная человеку стихия пыталась вплести свой голос в общий шум и радостный гомон. Чуть поодаль прямо на берегу были накрыты длинные столы. Все уже приготовлено для пиршества: бочки с вином, закуски и жареное мясо. Гости бросились к столам, где их уже ожидали слуги. Служанки улыбались, разливая вино по кубкам, поварята, сверкая зубами, раскладывали мясо по блюдам. Конан не остался в стороне от всеобщего обжорства и первым делом схватил здоровенную баранью ляжку и впился в нее зубами. Все-таки хорошо иной раз бывает оказаться среди богатых людей с хорошим вкусом! Чтобы маска не мешала ему, киммериец сдвинул ее на затылок. Так поступили многие. Что до кузин, то они вынуждены были кушать очень аккуратно, чтобы не испачкать в соусе свои шелковые лепесточки, которые вдруг обрели забавное сходство с бородами. Масардери, однако, не испытывала голода. Колдовство этой ночи захватило ее. Она была благодарна племяннику за этот праздник. Как будто все ее горести и страхи остались за проливом, и теперь вся ее жизнь будет представлять собой череду таких прекрасных дней! Прохладных! блеск моря, игра лунного света на воде, дуновение ароматного ветерка, отдаленный смех людей, гирлянды разноцветных фонариков на берегу — все это успокаивало ее. Что-то прошуршало по песку. Масардери не обратила на это внимания. Остров был полон жизни, здесь постоянно слышались какие-то звуки. Молодая женщина вздохнула полной грудью, откинула голову назад, тряхнула волосами. Свобода! Свобода! Больше не надо бояться! Больше не будет пустых пыльных комнат, где живы одни лишь воспоминания… Шуршание повторилось. Масардери невольно повернулась в ту сторону, откуда донесся звук. Ничего. Она тихонько засмеялась, потешаясь над собственной подозрительностью. Здесь и не может быть ничего! Слуги Кэрхуна отлично обо всем позаботились. Забавный этот Кэрхун. И какой чудесный у него наряд! Как глубоко он все продумал! Странно, что киммериец его сразу невзлюбил. Должно быть, дело в ревности, решила Масардери, и от этой мысли приятное тепло разлилось по ее телу. Шорох стал ближе. Она наклонилась, всматриваясь в темноту. Ничего… Или — нет, вон там тьма гуще, и внутри этого сгустка тьмы что-то движется… Приятное тепло испарилось. Холод охватил душу женщины. Не может быть! Ей захотелось кричать. Она почувствовала себя обманутой. Каким образом неведомый враг сумел последовать за ней даже через пролив? И кто он? — Конан, — шепотом позвала она, — отлично зная, что киммериец не слышит. |
