| И эта любовь на узкой тюремной постели показалась Мариэтте самой сладостной и прекрасной из всего, что ей довелось с ним пережить. Они любили друг друга исступленно, намертво сплетаясь, казалось, были готовы задушить друг друга в объятиях, и чрево ее в экстазе отверзлось, и она в ту ночь зачала от него… Свеча, которую они не пожелали затушить, и без того почти огарок, догорела до самого основания, и Доменико поднялся, чтобы зажечь новую. Когда он вернулся и снова лег, Мариэтта, повернувшись набок и подперев ладонью щеку, стала расспрашивать его о том, как до него доходили присылаемые ею припасы и что ему еще нужно. — Мне удалось продать здесь несколько моих сюртуков, несколько пар перчаток и туфель. Стражники готовы купить что угодно, в особенности, если это вещи более-менее добротные, да цены здесь не такие, как там, — он многозначительно показал рукой туда, где лежала ночная Венеция. — Во всяком случае, пока у меня есть немного денег, и этого мне пока хватит на мытье, бритье и свечи. — Я принесла тебе два мешка золотых монет. Это выручка за одно из колец. — Целых два? Один можешь забрать обратно, как мне кажется. А вот один мне ох как пригодится. Мне этих денег очень надолго хватит. Мариэтта положила руку ему на плечо. — Кто знает, может твою невиновность удастся доказать еще до того, как ты потратишь и четвертую часть из них. — Я ведь уже пытался доказать ее, привлекая тех, кто готов был выступить за меня, но ведь этих лжесвидетелей, купленных Челано, было столько, что они все же сумели опрокинуть защиту. Кто бы мог подумать, что здесь, в Венеции, где каждый гражданин имеет право на бесплатную и объективную защиту, я, один из тех, кто обязан был заботиться о том, чтобы это право неукоснительно соблюдалось, сам стану жертвой беззакония и коррумпированности? Ее успокоило, что он не утратил чувства здоровой озлобленности, что, несмотря на все муки, через которые ему было суждено пройти, он все же не утратил способности объективно воспринимать положение вещей. — Себастьяно просил меня передать тебе, что, как только времена хотя бы на самую малость изменятся, он непременно направит петицию от твоего имени дожу Венеции с подписями очень многих из тех, кого ты хорошо знал. — Передай ему, что я очень тронут этим проявлением его заботы, но, к сожалению, питать иллюзий на этот счет просто не в силах. — Но ведь дож принадлежал к числу друзей вашего дома! Он несомненно… — В его глазах я — человек, выступивший против него самого и против Республики. Изменник. Но я всегда, пока жив, буду делать для Республики то, что делал, и нисколько не сожалею о том, что это привело меня сюда. — Я не сомневаюсь в том, что ты поступил правильно, — наклонившись, Мариэтта поцеловала его в губы. — Кто сейчас живет в палаццо Торризи? — спросил Доменико. — Уж не Челано ли решил его занять, надеюсь? — Что ты? Я слышала, что он пытался его выкупить, но, поскольку это теперь собственность государства, ему было в этом отказано. Дворец так и не открывали с тех пор, как он был опечатан. Мне думается, все ценные вещи были перевезены в сокровищницу дожа, но все окна по-прежнему закрыты ставнями. Так что, я думаю, он будет так стоять запертый до тех пор, пока ты не станешь свободным человеком и не заявишь о своих правах на него. Он покачал головой. — Если меня когда-нибудь и выпустят на свободу, так это лишь ценой моего изгнания за пределы Республики, а что же касается того, что мне когда-то принадлежало, то мне никто не вернет ни гроша. — Но в безденежье мы не увязнем! Остались все драгоценности за исключением того кольца, которое я решила продать. Нам достаточно продать их всего несколько, и нам уже хватит денег, чтобы уехать отсюда далеко-далеко и начать жизнь сначала.                                                                     |