Я подозревал, что при этом он старался представить дело так, что прибыль выглядела огромной, а риск – мизерным. Еще он следил за тем, чтобы контракты были оформлены должным образом, вел бухгалтерию, информировал клиентуру, как движется разработка скважин.
– Многие из наших клиентов никогда прежде не имели дела с бурением, – сказал он. – Поэтому они думают, что нефть забьет фонтаном, едва мы углубимся на сто футов, и очень нервничают, когда такого не происходит. Я делаю все возможное, чтобы изменить их точку зрения. Объясняю показания приборов. Забочусь о том, чтобы у всех были чертежи того или иного разреза. Слежу, чтобы информация поступала своевременно и регулярно. Докладываю об анализах грунта, сделанных в процессе бурения. И всем этим я занимаюсь один.
Он замолчал.
– Эта работа заставляет побегать и попотеть, но, когда приходит время сообщить клиентам, что мы добрались до цели, все это уже не имеет значения. Особенно когда выясняется, что скважина дает по меньшей мере триста баррелей в день. Именно это и произошло две недели назад в округе Керн.
Он продолжал говорить, стараясь представить свою полезность, отвечал на все мои вопросы непринужденно и без напряжения, даже с известной долей шарма. Приятное разнообразие после резкого и взрывчатого Трапмэна! Мистер Баннерс был ломовой лошадью, парнем, который вкалывал, устраивал сделки, встречался с людьми и совсем не походил на «веселого» Арнольда.
Он был мягок как шелк, умел втереться в доверие, никаких острых углов! Он весь был, как его имя, – легкий в общении, приглушенный, почти нежный. Тем не менее было в Изи Баннерсе нечто, что мне не понравилось.
Более того, мне не понравился он сам. Я сокрушенно вздохнул: уж не превращаюсь ли я в этакого подозрительного, раздражительного, невоздержанного на язык, капризного тридцатилетнего мизантропа? Джиппи вызвал мое удивление, Одри чуть не довела меня до безумия. Трапмэн чаще, чем кто бы то ни было, вызывал у меня желание двинуть ему в челюсть, и даже прекрасная, восхитительная, волнующая Сайнара Лэйн при соприкосновении со мной, казалось, тоже способствовала накоплению статического электричества, грозившего взрывом.
У меня было ощущение, будто я нахожусь в эпицентре незримой, но уже полностью созревшей в моем сердце бури, и из ушей у меня вылетают бледные молнии, и вокруг грохочет безмолвный гром, а может быть, не только вокруг, но и внутри, в моей голове. Может быть, это было так, а возможно, и иначе. Но если права была Сайнара, то это временное явление, преходящая, трепетная аура, которая скоро исчезнет... И я снова впал в идиотизм, считая, что та чепуха, которую мне наговорила Сайнара, может иметь какое-то отношение к реальной жизни.
И по ту сторону, как не раз говорилось обитателями сумасшедших домов, лежит безумие.
А потом Баннерс слегка повернул голову, глядя куда-то вниз, и чем-то его поза задела мою память. Воспоминание было настолько смутным, что я не мог ни сосредоточиться на нем, ни вытянуть его за ниточку из прошлого. Но уже знал: в Изи Баннерсе что-то есть, и это что-то мне следует взять на заметку.
Это произошло, когда он изменил позу и предстал предо мной в профиль. Таким он показался мне худее: Все дело было в этом. Баннерс был примерно одного возраста с Трапмэном, то есть лет пятидесяти, я же представил человека гораздо моложе и, само собой, много стройней. Скажем, лет на десять или двадцать моложе...
Я почти вспомнил, что это было, когда услышал, как Баннерс говорит:
– Арнольд передал мне, что случилось с мистером Уилфером. Это ужасно... – Баннерс сокрушенно покачал головой. – Мне нравится мистер Уилфер, – продолжал он. – Откровенно говоря, я согласен с Арнольдом, он действительно какой-то чумной, но в то же время я всегда находил его приятным, теплым и добросердечным, хотя мало приспособленным к жизни. |