— Ах! Наш прокурор негодует.

— Нисколько! Я просто шаг за шагом продвигаюсь по дороге истины. Все тот же друг, один из сорока академиков, утверждает, — ах, мне больно повторять его слова, — что в глазах общества королева занимает то же место, что и прежние королевские фаворитки. Измерьте всю глубину падения. Нападая на фавориток, нападали на короля, но при этом не затрагивали величие трона. Сейчас же слова, которыми рисуют портрет королевы, по своей непристойности далеко превосходят все, когда-либо написанное о Помпадур или Дюбарри. Предлогом может послужить любая мелочь. А представьте, что начнется, если узнают, что она читает непристойные книги. Станут говорит, что она насквозь порочна и ищет в этих книга вдохновения для очередных оргий, хотя речь идет всего лишь о любопытстве молодой женщины, попавшей в дурное общество. То, о чем знают понаслышке или, наоборот, слишком подробно, никогда не вызывает уважения. Наши короли и королевы должны заворачиваться в плотные мантии обычаев, которые защищают их и внушают подданным уважение к их особам. Они должны позволять лицезреть себя и приближаться к себе только в согласии с традициями парадного этикета. Король допустил изгнание этикета из своего окружения. Именно изгнание. Он мог бы себе это позволить, если бы обладал величественным и внушительным видом, но, несмотря на его высокий рост, ему не хватает представительности.

— Однако во время личных аудиенций он выглядит совершенно иначе.

— Потому что он знает и ценит вас, и его робость отступает. Он даже перестает сутулиться! Но вернемся к королеве. Думается мне, следует убедить ее прочесть направленные против нее памфлеты. Из них она хотя бы от противного узнает, что ждет от нее народ. Двор — это большой театр, а она сократила труппу, оставив лишь маленький кружок своих приближенных. Даже самая тонкая кисть не сможет написать ее парадный портрет. Она тушуется, предпочитая оставаться незамеченной, в то время как ее долг — пробуждать мысли о величии государыни, а не заставлять думать о ней как об обыкновенной женщине, чьи поступки становятся добычей сплетников, всегда готовых вывернуть их наизнанку. Времена нынче тревожные, и ради сохранения спокойствия в королевстве ей следовало бы прекратить подбрасывать пищу для пересудов!

Обычно невозмутимый Ноблекур крайне редко говорил так взволнованно. Однако, несмотря на возбуждение, в речах его, как всегда, звучал голос разума. Его недавний разговор с герцогом Ришелье давал немало поводов как для размышлений, так и для негодования. Как частное лицо, герцог подверг нынешний двор язвительной критике, однако удалиться от двора он не мог: всей своей жизнью он был связан с Версалем, хотя, в сущности, там в нем давно никто не нуждался. Королева злилась на него за то, что он числился среди поклонников Дюбарри. Король не любил его за то, что он поощрял любовные интрижки его деда. Но маршал не мог жить без двора; впрочем, теперь он вел себя осмотрительно, можно даже сказать скромно. И только во время встреч со старыми друзьями, к коим принадлежал и Ноблекур, он, зная, что ничем не рискует, позволял себе горькие и язвительные высказывания, нападая без всякого снисхождения на первых лиц королевства.