Папа тоже там был, конечно, в зале ожидания, или внизу, в приемной, или где ему разрешили ждать, но с ней никого не было, кроме акушерки. Я не знаю, были ли наши первые и последние мгновения вместе трогательными или холодными. Хотя не последние, напоминаю я себе, – взгляните на нас теперь. Мы воссоединились.
Она довольна длиной и снова может поболтать.
– У вас сегодня выходной? – говорит она.
– Да.
– Где вы работаете?
А все было так хорошо. Может, это наш последний момент вместе, Карменсита, думаю я про себя. Я делаю глубокий вдох, затем поворачиваюсь к ней, хотя я вижу ее в зеркале. Мне нужно смотреть ей в глаза и не повторять одних и тех же глупых ошибок.
– А мы с вами уже встречались, – говорю я тихо и вежливо, – но наша встреча была не очень приятной, за что мне хотелось бы извиниться перед вами.
Она делает шаг назад, чуть отстраняется, язык тела говорит о настороженности, я-то знаю, потому что прошла курс урегулирования конфликтных ситуаций. Она в полной боевой готовности.
– Так и есть. Не зря вы показались мне знакомой.
Мое сердце сжимается при этих словах. Неужели она почувствовала что-то, связь между нами.
– Так мы с вами встречались? – спрашивает она. – Что я такого ужасного натворила? – Она пытается шутить, но я вижу, как она напряжена. Женщина, которая всегда настороже и всегда хочет быть права, сюрпризов она не выносит.
– Ничего вы не натворили, – улыбаюсь я. – Я парковочный инспектор, который выписал вам штраф на прошлой неделе.
– Вы? – произносит она громко, и все поворачивают к нам головы. – Но вы совсем не похожи… на нее. Дамочка, желтый спецжилет вам не к лицу, – хохочет она.
– Знаю, – улыбаюсь я. – Мне очень жаль, что так получилось, я хотела прийти в ваш салон, но я не была уверена, что вы узнаете меня.
– Нет, нет, я и не узнала. Я бы сразу сказала. Не сомневайтесь. Как только вы вошли, я бы что-то сказала. Ну надо же. – Она взволнована. Она раздражена. Она собиралась вечно злиться на меня, а я все испортила. Теперь я клиент, и у нее связаны руки. Она не знает, что сказать; не глядя на меня, она берет фен и начинает сушить мне волосы. Сердито. Почти так же, как это делал папа. Волосы попадают мне в лицо и хлещут по глазам.
Я все испортила.
У меня такие густые волосы, что на сушку уходит много времени, и вот наконец, спустя пятнадцать минут молчания, хотя говорить в таком шуме все равно невозможно, она выключает фен.
Я никогда не видела, чтобы мои волосы лежали так красиво, и я говорю ей об этом. Она успела смягчиться, и мои слова попадают в цель. Я будто размахиваю белым флагом, и я надеюсь, я думаю, что она видит его.
– Вот и славненько, я очень рада.
Она снимает полотенце с моих плеч, наше время подходит к концу. Теперь она знает, кто я, и, наверное, не захочет записывать меня снова. Или запишет, но поручит кому-то другому заниматься моими волосами. Она не из тех, кто отказывается от клиентов. Я в отчаянии думаю о том, что наша физическая связь на этом закончится. Я не хочу уходить. Я смотрю на ногтевой стол.
– У вас будет время сделать мне ногти? – спрашиваю я.
– Ох, вряд ли. – Думаю, она говорит правду, потому что она сверяется со своими записями. – Гм… Сегодня и завтра не получится, в субботу тоже ни одного окна. В воскресенье мы не работаем. Можно в понедельник, меньше народу.
Я работаю. Но, наверное, смогу прийти во время обеденного перерыва. Не стоит этого делать, но ради нее я готова нарушить свой распорядок. Я распрощаюсь со скамейкой, сандвичем, орехами и чаем, чтобы сидеть напротив нее, и мои руки будут в ее руках. |