Сэр Мишель, с интересом вслушивавшийся в речи бейлифа, начал шепотом пояснять:

    -  Проклятого сарацина наконец-то поймали вчера. Крестьяне нашли его спящим на сеновале, у самого леса. Почти десяток дней, нехристь, округе житья не давал.

    -  Сарацин? - так же тихо переспросил Гунтер, - а откуда он здесь? И что плохого сделал? Сарацины ведь живут далеко.

    -  Его привез из Святой Земли какой-то рыцарь, а этот подлюга сбежал, и разбойничал. Девок, которые в лес ходили, до полусмерти пугал. И не только пугал.

    -  Это как? - не понял германец.

    Сэр Мишель фыркнул.

    -  По всякому. Они, сарацины, такие… Умеют. Вот мой папа в Святую Землю ходил, всякого порассказывал…

    Гунтер, оторвав взгляд от королевского сержанта, перебрасывающего через сук дерева толстую веревку с петлей, развернулся на каблуках к сэру Мишелю, и попытался сгрести его за ворот. Пальцы лишь больно царапнули по кольчуге.

    -  Так какой, значит, сейчас год? - прошипел он прямо в лицо рыцарю.

    -  Я же говорил, тысяча сто восемьдесят девятый, - помедлив, ответил сэр Мишель. - Почему ты так пугаешься всякий раз, когда я упоминаю об этом? Что с тобой, Джонни?

    -  Ничего, - едва слышно выдохнул германец, - Просто в такое невозможно поверить.

    Он еще помолчал, и добавил почти жалобно:

    -  Где здесь можно исповедаться?

    Тем временем, бейлиф закончил читать приговор, скрутил свиток и махнул перчаткой. Двое его помощников подвели сарацина к импровизированной виселице, кузнец подтолкнул вновь начавшего бешено сопротивляться пленника, заставив его влезть на деревянный чурбак, поставленный под деревом. Когда разбойник, привезенный из Святой Земли, просунул голову в петлю, кузнец, как стало теперь ясно, выполнявший роль палача, хотел было выбить чурку у него из под ног, но сарацин, ругнувшись коротко на незнакомом языке, оттолкнул крестьянина ногой, выкрикнул что-то сорвавшимся голосом (Гунтер разобрал слово похожее на «алла»), а затем, подпрыгнув, оттолкнул пятками деревяшку, повис в петле и задергался, раскачиваясь.

    -  Еще и ругается! - возмутился сэр Мишель. - Поделом! Наконец-то в графстве порядок будет. Э, Джонни, ты исповедаться хочешь? Дело доброе! Вон отец Дамиан стоит, пойди к нему и скажи.

    Гунтер глянул в сторону священника - дородный, молодой еще - лет тридцать пять на вид, приятное лицо, располагающее к себе с первого взгляда - такому и исповедаться можно, и поболтать просто так, ни о чем. Видно, сказывался возраст - не успел нажить еще замкнутую надменность, показную приближенность к высшим силам, подчеркнутое всепрощение… Но сейчас, когда в двух шагах качался в петле только что повешенный на глазах германца человек, довольное лицо священнослужителя показалось Гунтеру неуместным, странным, даже циничным.

    -  Да лучше потом… - пробормотал германец. - Слушай, есть здесь трактир какой-нибудь? Выпить хочется. Очень.

    -  В деревне самой - нет, - ответил сэр Мишель. - Но если пойти дальше, то по дороге к Фармеру будет небольшой постоялый двор. Там поесть можно, попить, и не только молоко. Ну, что идем? Или все же к отцу Дамиану?

    -  В трактир, - твердо сказал Гунтер и решительно направился обратно к дороге, стараясь не смотреть в сторону ясеня, на котором висело неподвижное тело. Крестьяне почтительно снимали шляпы и гнули спины при виде сэра Мишеля, а на Гунтера смотрели нерешительно - вроде благородный, но одежда вовсе странная; ткань не богатая, вроде сукна, на шее железяка непонятная.