И водя биноклем по воде и по траулеру, Луконин мысленно прикидывал, как подойти поближе, как состыкнуться бортами без резких ударов, без несинхронного качания на волне, без того, чтобы траулер периодически бросало вверх, а буксир вниз. И рассматривая, какие накатываются волны, оценивая их высоту, остроту гребня, ширину оснований, снова и снова проверяя, как бросает траулер и как качает спасатель, Луконин постепенно убеждался, что операция, которую от него чуть ли не с мольбой испрашивал Никишин, осуществима. Но она была трудна, дьявольски трудна. Еще ни разу ему не приходилось решать столь хитрой задачи — Луконин опасался, что всего его мастерства может не хватить. Он не торопился, бинокль описывал дуги, все вновь возвращался к уже осмотренным местам. Луконин не колебался, он хотел всё учесть заранее.

А потом он вернулся в рубку и повел свое судно на сближение. Описав вокруг «Коршуна» полуокружность, спасатель зашел к траулеру с подветренного борта. Впиваясь глазами в ярко освещенную прожекторами все сужающуюся полоску белой, то вздымающейся, то опадающей воды, разделяющей оба судна, Луконин руками командовал сближением. И когда глухое содрогание пронизало корпус спасателя, и «Резвый», сомкнувшись бортом с «Коршуном», стал теснить того на ветер, принимая на себя удары волн, Луконин снял фуражку и вытер платком внезапно вспотевшую голову. Он глубоко вздохнул, в эти последние секунды он забывал дышать. С минуту он молча наблюдал, как ведут себя суда на волне. Валы были так широки, что почти одновременно поднимали и бросали вниз оба судна. К тому же, подрабатывая машиной и нажимая бортом на траулер против ветра, «Резвый» частично погашал безвольную качку «Коршуна» своим корпусом.

— Переполовинили качку! — воскликнул вахтенный штурман и облегченно захохотал. — Можно принимать людей, Василий Васильевич!

Луконин медлил с приказом о приемке людей. На ботдек «Коршуна» выбралось человек пятнадцать, они цеплялись за леера, собираясь прыгать отсюда. Луконин вышел на мостик, еще раз убедился, что никто не провалится в щель, внезапно появившуюся между судами, и что никому не грозит опасность искалечить ноги, если траулер бросит вверх, а буксир вниз. Оба судна качало, как непрочное, плохо пригнанное, но все же что-то единое — Луконин крикнул в мегафон своим, чтобы принимали коршуновцев. С «Коршуна» стали переправляться люди. Луконин посмотрел на часы. Подготовка операции заняла больше часа, сама операция две-три минуты.

Луконин заколебался — стыкование бортами прошло удачно, не перебросить ли на «Коршун» буксирный трос, не завести ли на траулер рукава от помп? О том же прокричал и Никишин. Луконин подавил в себе порыв воспользоваться легким решением. Несколько минут простоять борт к борту удалось, но с трудом добытая синхронность могла развалиться в любое мгновение — и буксирный трос разорвет, и рукава раскрошит. Луконин ответил, что надо придерживаться обговоренного плана.

«Резвый» отвалил от траулера. В рубке спасателя собрались штурманы и начальники служб. Луконин попросил старпома вести переговоры по радио с траулером, а сам вышел на мостик. Буря бросала спасатель с борта на борт, ветер хоть и терявший за рубкой часть своей ярости, старался швырнуть Луконина в море. Луконин, вцепившись руками в леера, неподвижно стоял на крыле, хорошо видный с траулера и из своей рубки. Иногда на мостик траулера выскакивал Никишин и кричал в мегафон, что лучше не становится, но не становится и хуже, надо и дальше работать осушительными помпами.

Всего этого можно было и не делать — ни стоять черным силуэтом на мостике, обдираемом, как железной щеткой, жестоким ветром, ни перекрикиваться в мегафон. Луконин никогда не бравировал пренебрежением к морским обычаям и уставу, он был известен безукоризненной служебной дисциплиной.