Стоя у обочины дороги, озерковские трактористы тихо переговаривались между собой и, зажав в тёмных загрубевших пальцах дешёвые папиросы, неспешно выпускали из себя струи белёсого вонючего дыма. Время от времени кто-нибудь из них бросал взгляд на землю, где лежало неподвижное тело человека, накрытое стареньким гобеленовым покрывалом. Выцветшая и в некоторых местах протёртая до дыр материя была настолько засаленной, что было абсолютно невозможно определить её первоначальный цвет. Кем-то приспособленная как накидушка на сиденье трактора, тряпка была явно маловата и прикрывала тело только до колен.

Судя по очертаниям, человек лежал на спине, закинув голову чуть назад и вытянув вдоль тела длинные руки, но ни самих рук, ни лица видно не было. Из-под обтрёпанной кромки замызганной тряпки торчали только его ноги, обутые в огромные кирзовые сапоги, прошитые мелкими блестящими гвоздиками по всему краю подошвы.

Медленно переставляя отяжелевшие негнущиеся ноги, Марья приближалась к распростёртому на земле телу, с ужасом всматриваясь в то, что ещё несколько часов назад было живым человеком. Чувствуя, как её желудок сворачивается в тугой скользкий комок, она с трудом сглатывала густую слюну и безотрывно смотрела на эти мелкие гвоздики в подошве, а в её воспалённом сознании, делая круг и раз за разом возвращаясь обратно, неотступно билась одна и та же мысль: как же так могло произойти, почему на грязных мужских сапожищах остались нетронутыми эти блестящие кусочки железа?

У обочины стояло множество людей, Марья слышала их приглушённые голоса, но не могла разобрать ни одного лица; словно по краю мутного гранёного стакана, мир растёкся на отдельные составляющие. Она смотрела вокруг себя незрячими глазами, не узнавая никого и ничего, и только проклятые шляпки гвоздей, будто потешаясь над её бедой, выступали из всей окружавшей мути объёмно и неправдоподобно отчётливо. Не в силах заставить себя оторвать взгляд от грязных сапог мужа, торчащих наружу из-под тряпки, Марья подошла к телу вплотную, осела на землю, вытянула руку и, глядя в пустоту, провела пальцем по пыльному голенищу.

Неожиданно разговоры вокруг стихли, видимо, все, кто стояли неподалёку, смотрели на неё, но теперь это не имело ровным счётом никакого значения. Растерев между пальцами пыль, Марья обвела стоявших поодаль людей отсутствующим взглядом. Наверное, выглядела она ужасно: рваные чулки, растрёпанные волосы, красное, отёкшее от слёз лицо…

Впрочем, это тоже уже было неважно. Каждый из тех, кто стоял у обочины вместе с остальными, был по ту сторону её огромной беды и, если несчастье не коснулось его лично, обязан был соблюдать глупые условности, но её это уже не касалось. Упав на свежескошенные стебельки трав, Марья прижалась к сапогу Фёдора, прикрыла воспалённые, словно засыпанные колючим песком, горячие глаза и услышала позади себя глухой ропот толпы. Какая разница, что теперь о ней подумают те, кого на этот раз несчастье обошло стороной?

Наверное, им всем было бы легче, если бы она, стоя среди них, молчаливая и прямая как палка, вытирала слёзы кончиком чёрного платка, повязанного поверх её соломенных волос, и, ища сочувствия в их лицах, по-собачьи жалостливо заглядывала в глаза. Покровительственно обняв её за плечи, они бы выжимали из себя шаблонные слова соболезнования и с чувством выполненного долга, стараясь не глядеть на неё, отходили в сторону, со вздохом облегчения уступая своё место следующему…

— Что за комедию ты здесь ломаешь? — неожиданно прозвучал над ухом Марьи сердитый мужской голос. — Я не позволю своей жене стать посмешищем для всей деревни. Сейчас же поднимись и отправляйся домой.

Наклонившись над Марьей, мужчина крепко взял её за плечи и буквально поднял на ноги.