Однако поднявшись по веревочному трапу на высокий борт, он обнаружил, что палуба идеально чиста, медные поручни сверкают, паруса белы, как первый снег, а шлюпки, канаты, связки гарпунов, огромные котлы для вытапливания жира – словом, все принадлежности морского промысла – находятся там, где им положено быть. Он не успел еще сделать и шага, как стоящий у грота четырехрукий (у него была на редкость огромная голова, словно вдавленная в плечи) поднял бронзовый горн. Раздался резкий вибрирующий звук, и дюжина матросов помчалась на нос – выбирать якорь и ставить паруса.

Перед двухэтажной кормовой надстройкой пришельца молча поджидала группа существ довольно сурового пила. Впереди стоял некто с рыжевато‑коричневой шерстью, тронутой сединой, в широченном поясе с медными бляхами и тяжелыми бронзовыми браслетами на передних руках. «Рыжий, капитан.» – понял Блейд. Сразу за ним – еще двое, тоже в годах; у одного огромные зубы нависали над нижней губой, у другого из темени проглядывали основательная плешь, пересеченная длинным шрамом. Поодаль находился здоровенный тип с бочкообразным телом и невероятно длинными, до самых ключиц, седыми бакенбардами – ни дать, ни взять, боцман королевского флота времен сэра Френсиса Дрейка. Видно, он и был боцманом, ибо держал в могучей лапе трехфутовый конец каната в палец толщиной и легонько похлестывал себя по ноге. За боцманом столпились полдюжины матросов разных мастей – от черной до светло‑коричневой.

Пегий с Косым доставили гостя прямо к капитану, бережно придерживая с двух сторон при этом у них еще хватало рук, чтобы помахивать вытащенными из‑за поясов топориками.

– Привезли, Хозяин, – доложил Пегий. – Просится до Восточного Архипелага, обещает отработать. Нурло! А имячко‑то! Ни одному честному хадру не выговорить!

Капитан – или хозяин? – осмотрел свое новое приобретение.

– Здоровый, – вынес он вердикт, – но тощий.

– Может, за борт? – заметил тип с выдающимися зубами.

– К чему разбрасываться добром? Откормим, – возразил четырехрукий со шрамом на голове.

– Что‑то ты, Лысак, сегодня добрый.

– Будешь добрый… Твоя команда не чистит нужники…

– Нужники, ха! Это дело – не для охотников!

– Заткнул бы ты, Зубастый, пасть… А то окажешься в этом самом нужнике. Расчавкал?

Капитан, казалось, не обратил внимания на перепалку своих помощников. Он по‑прежнему разглядывал Блейда, потом вдруг шагнул вперед, ткнул его о грудь кулаком и изрек:

– Носач! Команда Лысака! Три дня кормить, потом – на работу.

Развернувшись, он проследовал к кормовой надстройке и скрылся за маленькой дверцей.

Лысак, бросив торжествующий взгляд на Зубастого, тут же заорал:

– Храпун, сюда!

«Боцман» с бакенбардами подскочил к нему.

– Этого – Носача – во второй кубрик в койку – и жратвы от пуза! Что б через три дни был на ногах!

Потом он шлепнул Зубастого по спине, и оба скрылись за той же дверцей, что и капитан.

Храпун выпятил грудь, подбоченился и замотал бакенбардами. Теперь он был здесь главным начальником.

– Пегий и ты, Крепыш… – от группы матросов подбежал дюжий малый. – В наш кубрик, он легонько хлестну Блейда по ноге линьком, в койку Пузана, который помер третьего дня. Отпускать только в нужник! И по миске каши с мясом четыре раза в день!

Блейд понял, что его бессовестно спускают по инстанциям, однако возражать не стал.