В Альбе, минут через пять после прибытия, его стали травить собаками… Кроме того, он почти потерял память и долгое время не мог вообще разобраться, что произошло и где он очутился. В Кате машина забросила его прямо в центр военных действий, перед армией из тысяч свирепых воинов‑монгов, штурмовавших Великую Стену… В Меотиде… Ну, там творилось такое, что лучше и не вспоминать! Берглион встретил пришельца ледяным дыханием снежной тундры, а Тарн – древней, невероятной и пугающей техникой. Эти силовые завесы… и Хончо, ньютер, пленивший его вскоре после появления в том мире…

Блейд вздрогнул и остановился. Конечно, все, о чем он думал, что вспоминал, соответствовало действительности. Однако его нынешние размышления отражали лишь половину правды – более горькую и неприятную. Да, он терпел лишения и проливал кровь, свою и чужую, в каждой из пяти открывшихся ему реальностей. Но было там кое‑что еще… теплые робкие губы Талин, нежное тело Лали Мэй, колдовские глаза Аквии… и Зулькия, рыжекудрая Зулькия, зачавшая от него первого императора Тарна! Даже проклятая богом Меотида в своем роде представляла определенный интерес… В конце концов, он сумел договориться с этими амазонками…

Он оглянулся, словно ожидая, что из лесной чащи сейчас выскочит и бросится ему на грудь не то Талин, не то Зулькия – или, на худой конец, недавняя подружка Дорис, – и шумно перевел дух. В полусотне шагов перед ним лежал пруд, вытянувшийся между склонов двух невысоких каменистых гряд; вода была темной, на ее поверхности покачивались огромные белые цветы, обрамленные блестящими кожистыми листьями. От пруда веяло свежестью, и Блейд, присев на корточки у темной поверхности, вволю напился.

Потом он вошел по пояс в воду, выдернул ближайший цветок и поднес его к лицу. Белые мясистые лепестки слегка шевельнулись, словно потянувшись к его губам, и разведчик вдохнул чарующий, пьянящий аромат. На миг мир завертелся перед глазами, а когда он вновь пришел в устойчивое состояние, Блейд чувствовал себя так, словно только что опрокинул рюмку лучшего французского коньяка. Одобрительно хмыкнув, он посмотрел на цветок – тот, подарив наслаждение, умирал. Белоснежные лепестки опали и побурели, запах исчез, листья поникли.

– Лотос забвения? – пробормотал Блейд, возвращаясь на берег. Как бы то ни было, на этом островке найдется, что глотнуть. Вероятно, «лотосы» вырабатывали какой то слабый наркотик. Неважная замена соблазнительной женской плоти, однако лучше, чем ничего.

В течение ближайших четырех часов Блейд дважды обошел весь остров: сначала – его внутреннюю и наиболее интересную часть, затем – побережье. Здесь не было птиц – если не считать больших длиннокрылых созданий с хищно загнутыми клювами, – и встречалось очень мало насекомых. Зато плоды присутствовали в изобилии, и он сорвал какой‑то огромный зеленовато‑желтый фрукт, соблазнившись его сходством с ананасом. У западного пруда простиралась изрытая норами полянка, на которой мельтешили довольно упитанные ушастые зверьки, что‑то среднее между большими кроликами и морскими свинками; ловко швырнув камень, Блейд подшиб одного. Затем он срезал пару лиан: одну затянул вокруг пояса, сунув за нее свой каменный кинжал, концами другой обмотал тушку кролика и ананас, повесив добычу через плечо. Две раковины, похожие на огромных устриц, которые он выудил из лагуны, пришлось тащить в руках.

Перед закатом он вернулся туда, где пришел в себя в момент вторжения в этот мир. Решив, что это место ничем не хуже любого другого, Блейд сбросил поклажу на мягкий песок около скал и занялся костром.