Там я увидел, что на каждого […] приходилось не больше четырнадцати дюймов [тридцать пять сантиметров] пространства; увидел, что они лишены дневного света и свежего воздуха, дышат только зловонными испарениями собственных своих испражнений и больного тела». Боровшегося за жизнь в пустынных морях вдали от дома навещали товарищи, поднося к его невидящим глазам фонарь и пытаясь его подбодрить – или, возможно, «лия на него немые слезы или зовя самыми душераздирающими словами», как писал один капеллан военного корабля.
В один из дней из лазарета «Вейджера» вышли несколько человек, неся длинный замотанный тюк. Это было тело одного из их товарищей. По традиции, труп, который хоронили в море, заворачивали в гамак вместе с как минимум одним пушечным ядром. (Когда гамак зашивали, последним стежком иглы часто проводили сквозь нос покойного, чтобы убедиться, что он мертв.) Тело клали на доску и накрывали флагом Британии «Юнион Джек», что делало его меньше похожим на мумию. Все личные вещи покойного, одежду, книги, рундук выставляли на аукцион, чтобы собрать деньги для его вдовы или других членов семьи. Часто даже самые суровые моряки предлагали непомерные цены за вещи покойного. «Смерть всегда мрачна, но в море особенно, – вспоминал один моряк. – Человек был с тобой рядом – буквально под боком, – ты слышал его голос, а мгновение спустя он исчезал, и ничто, кроме образовавшейся пустоты, не говорило о его утрате… На полубаке, где висел его гамак, всегда было свободное место, а в ночной вахте не хватало одного человека. Одного человека не хватало взяться за руль, и одного не хватало с тобой на реях. Тебе недоставало его фигуры и звука его голоса, потому что привычка сделала их для тебя почти необходимостью, и его утрату ты ощущал всеми органами чувств».
Прозвонил колокол «Вейджера» – Балкли, Байрон и их товарищи собрались на палубе, на досках-сходнях и гиках. Рядом выстроились офицеры и экипажи других кораблей, образовав своеобразную траурную процессию. Боцман крикнул: «Шляпы долой!» – и провожающие обнажили головы. Они молились за умершего, а может, и за себя.
Капитан Мюррей произнес: «Засим мы предаем его тело морским глубинам». Флаг сняли, доску подняли, и тело соскользнуло с планширя – горизонтального бруса на ограждении корабля. Тишину нарушил всплеск. Балкли и его товарищи смотрели, как их соратник уходит на дно под тяжестью пушечного ядра, исчезает в своем последнем странствии в океанских безднах.
* * *
Шестнадцатого ноября капитаны «Анны» и «Индастри», пары кораблей снабжения, сопровождавших эскадру, сообщили Ансону, что они исполнили свой контракт с военно-морским флотом и хотят вернуться домой – желание, несомненно, усиленное свирепствующей эпидемией и все более близким мысом Горн. Поскольку у эскадры не было места для хранения остававшейся на борту двух кораблей провизии, в том числе тонн бренди, Ансон решил отпустить только обладавший худшими мореходными качествами «Индастри».
На борту каждого военного корабля находилось как минимум четыре лодки для перевозки грузов и людей на берег или между кораблями. Самым большим из них был почти одиннадцатиметровый баркас, и на каждой из таких лодок можно было идти как под парусом, так и на веслах. Эти суденышки были привязаны к палубе корабля, и, чтобы начать рискованный процесс перевалки оставшихся запасов «Индастри», люди Ансона принялись спускать лодчонки в бурное море. Тем временем многие офицеры и члены экипажа в спешке писали письма в Британию для передачи через «Индастри». Могли пройти месяцы, если не годы, прежде чем у них появится возможность снова связаться с близкими. Балкли мог сообщить жене и детям, что, хотя смерть кралась за эскадрой, он чудом остался здоров. |