Главное, что позволило мне сбросить с сердца тяжесть – откровенное письмо отцу и его ответный ночной звонок. А это значит, что он ознакомился с ним и принял решение, хоть и не сказал какое. Пусть и плохое. Я даже к этому был готов. Главное, сделал то, что надо было сделать давно, невзирая на мнение ни Булгаковых, ни Мстиславских. Ощущение неумолимой силы, затягивающей в болото, появилось после разговора с императором и цесаревичем. Вдруг понял, кто сидит передо мной – и испугался. Меня же просто используют как половую тряпку, и как только стану неугодным, выбросят с брезгливостью. Это и стало причиной написания письма. Господин Ломакин, как всегда, без колебаний передал его отцу. Евгений Сидорович все больше и больше заинтересовывал меня своей таинственностью. Странный у него был союз с князем Мамоновым.

Молчание Мстиславских волновало меня меньше всего. Сейчас ход был за отцом. Булгаковы тоже ничего не говорили, как будто не знали о переговорах за их спинами. Такое ощущение, что попал в пустое пространство, куда не проникает ни единого звука. И это длится уже второй день. В самую пору задуматься: неужели не договорились, а мне придется до совершеннолетия обитать в доме Булгаковых? Когда ждешь изменений в жизни, а они не приходят – начинается самое тяжелое: остаешься наедине со своими мыслями и по новому смотришь на окружающие тебя обстоятельства.

С облегчением услышал звонок. Это был последний урок, можно домой ехать. Быстро собрался, вежливо попрощался с Иланой и сказал Свете, что буду ждать ее в холле гимназии. Хлопнул по спине Федьку Татищева, который скрючился под партой, что то там выискивая, и рванул по коридору к лестнице, дробно постукивая туфлями по ступеням, сбежал вниз и влился в говорливую толпу учеников, спешащих на улицу.

Меня кто то ухватил за плечо. Развернулся и увидел Егора Дубровского.

– Здорово, герой, – ухмыльнулся он. – Куда то все спешишь, весь такой занятой.

– Извини, но так и есть, – сухо ответил я, поведя плечом. Егор понял, ладонь убрал.

– Я недавно разговаривал с директором и завучем гимназии, – он чуточку повысил голос, чтобы перебить звонкий гомон ребятни. – В начале следующего года планируется проведение зимнего отборочного турнира пилотов УПД. Победители едут летом в Тверь, где окончательно утвердится состав команды на европейский школьный чемпионат. В Праге. Как ты смотришь, если мы с тобой выступим «двойкой»?

– Неожиданно, – я остановился и с интересом взглянул на княжича. – С чего бы вдруг такая щедрость?

– Ты убедил меня, что достоин большего, – усмехнулся Дубровский. – Тем более, есть одна причина, которая заставляет нас объединиться. Правилами запрещено создавать команды или пары, а также приглашать пилотов из других учебных заведений. На чемпионат поедут победители в трех номинациях – команда, пара, одиночки – то есть три школы, гимназии или лицея, смотря кому повезет. Твоя Великая княжна при всем желании не сможет взять тебя в напарники.

– Если только она не перетянет меня в Императорский лицей, – усмехнулся я, вроде бы как в шутку.

– Хм, – лицо Дубровского на мгновение приняло забавно растерянное выражение. Потом он ухмыльнулся и хлопнул меня по плечу. – Зачетно пошутил. Ну так что скажешь?

– Могу в двух номинациях участвовать? – поинтересовался я.

– Конечно. У каждого будет дублер на экстренную замену. Мало ли что может произойти. Я решил в команде работать и в паре. Одиночку тебе отдам. Только вот дублера надо еще найти. Тогда договорились?

– Подожди, Егор, – я замялся, но сказать об этом было нужно, чтобы потом Дубровский на меня не злился, обвиняя во всех грехах.