– …но величайшие преступления совершаются из-за стремления к избытку, а не к предметам первой необходимости, – пришёл на помощь другу Северный, отсалютовав Александру Ивановичу бокалом.

– Да. Спасибо. Я забыл, как ты это говорил в точности.

– Я в точности цитировал Аристотеля, – улыбнулся Всеволод Алексеевич.

– Ну значит, люди не меняются с давних времён. И Павел Левентов в одну прекрасную неделю запер в сейфе швейцарского банка двадцать миллионов долларов. Затем ещё и ещё. Совершенно колоссальные и шальные по тем временам бабки. Да и не только по тем. Ему бы уже накушаться и смыться, прикупив себе какое-нибудь спокойное гражданство в спокойной стране, но… Интеллект его был востребован, от нанимателей отбоя не было, и он, как это и положено любому русскому мужику, будь он татарин или грек, не смог вовремя остановиться и от головокружения от успехов слегка, как это водится, ослабил бдительность. Пара-тройка незамеченных уведенных миллионов вскружили ему голову. И сколько лежит в сейфе швейцарского банка, я не знаю. А сам Павел Петрович Левентов в один из дней сентября 1991 года был обнаружен в полуразрушенной хибаре одной из подмосковных деревенек в виде тела с маленькой дырочкой с одной стороны головы и с огромной дырой – с другой. Делом занимался следователь Шекерханов, труп вскрывал судмедэксперт Северный. Труп остался неопознанным. Дело оказалось «висяком». Ничего удивительного, несмотря на то что уголовно-экономическое досье на господина Левентова в соответствующей конторе имелось.

– В сейфе двести миллионов долларов, – спокойно, ровно и бесцветно сказала Маргарита Павловна.

– Что я пропустила?

– То, что в сейфе, единственной наследницей содержимого которого являюсь я, или тот, кто указан в моём завещании, или мой ближайший прямой кровный родственник – в случае моей смерти и отсутствия составленного мною завещания на момент вступления в силу завещания моего младшего брата, – лежит двести миллионов долларов, – так же спокойно, ровно и тихо повторила Маргарита Павловна.

– Кофе?

– У Ритки двести миллионов долларов?! – базарной торговкой заголосила Светка.

– Мама… мама… мама… – повторял Алексей Васильевич.

– Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря! – процитировал Северный.

– Да, чем в вашей этой суматошной Москве. Не правда ли, Лизанька?

– Я-то тут при чём? – буркнула уже вернувшаяся к своему естественному, чуть смугловатому, тёмно-персиковому цвету лица невестка Маргариты Павловны.

– Ну как же! Вы, Лизанька, родились и выросли в Москве. В столице нашей родины. И вдруг выходите замуж за не слишком подходящего вам по возрасту, по темпераменту и по вашим запросам, уж простите меня, Алексей Васильевич, – мужчину. И переезжаете в наш скучный Севастополь, где ни бутиков толковых, ни жизни светской, где вместо толпы поклонников у вас есть Алексей Фирсанов, полностью материально зависящий от своей матери.

– Алексей талантливый! Не смейте так говорить! И я люблю его! – Лизанька вскочила и обвила шею сидящего мужа руками.

– Кстати, о любви. Лизанька, Алексей Васильевич, где и как вы познакомились?

– Мы познакомились в Москве, – холодно отрезал Алексей Васильевич. – Если вы забыли, у меня там живут родные тётка и дядя. И я частенько приезжаю к ним в гости.

– Дядя жил.