|
– А куда теперь, мой властелин? – спросила меня невеста незадолго до наступления утра. Мы снова нашли пещеру для укрытия, глубокое и тайное убежище, густо поросшее колючим кустарником, едва не расцарапавшим нашу упругую, молодую кожу. Там, за завесой из дикой голубики, мы могли скрыться от посторонних глаз и от палящих лучей огромного, встающего солнца – Во Флоренцию, любовь моя. Мне необходимо быть там. А на городских улицах мы никогда не будем страдать от голода, нас никто не поймает, и там есть некие вещи, которые я должен видеть собственными глазами. – Но что тебя там интересует, Витторио? – спросила она – Живопись, моя любовь, живопись. Мне нужно увидеть ангелов на полотнах. Я должен… встретиться с ними, как это уже бывало. Урсула успокоилась. Она никогда не видела этот величественный город – Флоренцию. При всей своей порочной приверженности к традициям и дворцовым манерам, в наших горах она вела себя сдержанно и теперь лежала рядом со мной, грезя о свободе, о сверкающих синих, зеленых и золотых оттенках, столь разительно отличающихся от темно-красного, которого она все еще придерживалась в своих одеждах. Она лежала, полностью доверившись мне, а что до меня самого, то я не верил уже ни во что. Я только слизывал человеческую кровь с губ и раздумывал, сколь долго я смогу пробыть на этой земле, до того как кто-нибудь снесет мне голову быстрым, уверенным взмахом меча Непорочное зачатие Город Флоренция был охвачен волнениями. – В чем дело? – поинтересовался я. Комендантский час наступил уже довольно давно, но никто не обращал на это обстоятель-ство ни малейшего внимания, и огромная толпа студентов скопилась в Санта-Мария Маджоре – в кафедральном соборе – на лекции философа-гуманиста, убеждавшего, что Фра Филиппо вовсе не был развратником. На нас никто не обращал особого внимания. Мы рано поели за городом и надели тяжелые мантии, а потому едва ли можно было заметить что-то особенное, кроме узкой полоски бледной плоти. Я вошел в церковь. Толпа доходила почти до самых ворот. – В чем дело? Что случилось с этим великим живописцем? – Ох, с ним уже покончено, – ответил мне какой-то человек, не потрудившись даже взгля-нуть на меня или на изящную фигуру Урсулы, прильнувшей ко мне. Этого человека слишком занимала личность лектора, стоявшего перед толпой, голос кото-рого четко отдавался эхом в ошеломляюще громадном нефе. – В каком смысле – покончено? Приготовившись выслушать ответ, я продвинулся немного глубже в густой, отвратитель-ной человеческой толпе, таща за собой Урсулу. Она все еще испытывала стеснительность в та-ком огромном городе и, кроме того, никогда не бывала в кафедральном соборе подобных разме-ров за все более чем две сотни лет своей жизни. И снова я задал тот же вопрос двум юным студентам, мгновенно обернувшимся, чтобы мне ответить, этим двоим модно одетым мальчикам лет восемнадцати, каких во Флоренции в те времена называли бычками. Для юношей в таком возрасте наступала трудная пора: слишком взрослые, чтобы оставаться детьми, как я, и слишком юные, чтобы стать мужчинами. – Так вот как было дело: он попросил прекраснейшую из монахинь позировать ему для за-престольного образа, который он писал в то время, для образа Девы Марии, – вот что он натво-рил, – сказал первый студент, черноволосый, с глубоко посаженными глазами, взглянув на меня с лукавой усмешкой. – Он уговаривал ее стать моделью, просил, чтобы монастырь выбрал ее для этой цели, так чтобы Дева, которую он напишет для запрестольного образа, была самой совер-шенной, и затем… Второй студент подхватил его слова. –…Он пустился с ней в бега! Выкрал монахиню прямо из монастыря, сбежал с ней и с ее сестрой – только представьте себе такое! – с ее единокровной сестрой, и они устроили себе жи-лье прямо над мастерской: он, эта монахиня и ее сестра – все трое, монах и две монашки… и жил в грехе с нею, с Лукрецией Бути, и написал с нее Деву на запрестольном образе, и плевал на то, что о нем думают. |
