|
Теперь опасность снова угрожает тебе. Можешь ли ты убить то, что любишь? – Я уничтожу их всех, – сказал я. – Так или иначе, я могу поклясться душой на собствен-ном мече. Я взглянул на своих бледных непреклонных, но нерешительных хранителей, а затем на других – столь ярко сверкающих на фоне теней, в которые погружена была эта громадная биб-лиотека, на фоне темных полок, переполненных книжными богатствами. – Я уничтожу их всех, – поклялся я, прикрыв глаза Я вообразил ее, лежащую в полной бес-помощности при свете дня, и увидел самою себя, склонившегося над ней и целующего ее блед-ный хладный лоб. Рыдания мои приглушились, а тело сотрясалось. Я снова и снова кивал голо-вой в подтверждение того, что сделаю это, да, я так и сделаю, обязательно сделаю. – На рассвете, – сказал Мастема, – монахи выложат перед тобой приготовленную свежую одежду – костюм из красного бархата; а твое оружие будет заново отшлифовано, сапоги вычи-щены. К тому времени все будет готово. Не пытайся есть. Еще слишком рано, в тебе все еще вспенивается, бунтует дьявольская кровь. Подготовься как следует, и мы доставим тебя на север, чтобы при свете дня ты смог исполнить задуманное. «И свет просияет в темноте, а тьма не уразумеет его» В монастырях пробуждаются рано, если вообще спят когда-либо. Глаза мои открылись внезапно, и только тогда, увидев, как дневной свет засиял на фреске, словно кто-то сдернул с нее завесу темноты, только тогда я осознал, насколько глубоко погру-зился в сон. В мою келью вошли монахи. Они принесли с собой красный бархатный костюм – всю одежду, которую описал Мастема, – и разложили его передо мной. С костюмом я должен был надеть тонкие красные шерстяные чулки и рубашку из золотистого шелка, а поверх всего – еще одну блузу из белого шелка, а затем еще новый толстый пояс к костюму. Мое оружие было от-шлифовано, как мне и говорили: тяжелый, украшенный драгоценностями меч сверкал, будто этим занятием, сидя у камина, забавлялся в течение целого мирного вечера мой отец. Мои ножи были также остро заточены. Я вылез из постели и упал, на колени для молитвы. Я осенил себя крестным знамением. – Господь, дай мне силы отправить в руки твои тех, кто кормится смертью. Эти слова я произнес шепотом на латыни. Один из монахов дотронулся до моего плеча и улыбнулся. Неужели обет великого молча-ния еще не закончился? Я не имел никакого представления по этому поводу. Он указал на стол, где для меня расставили пищу – хлеб и молоко. Молоко сверху покрылось пенкой. Я кивнул и улыбнулся монаху, а затем он вместе с сотоварищем поклонился и вышел. Я все оглядывался и оглядывался вокруг. – Все вы здесь, я знаю, – сказал, я, но не стал тратить время, дожидаясь ответа Если они не пришли, я сам восстановлю свой разум, но это могло случиться с такой же вероятностью, с какой можно было бы утверждать, что мой отец остался в живых. На столе по соседству с пищей, прижатые канделябром, лежали несколько документов, не-давно составленных и украшенных витиеватой подписью. Я принялся спешно читать их. То были расписки в получении всех моих денег и драгоценностей – тех, которые я привез в седельных вьюках. На всех документах стояла печать Медичи. Там оказался также кошель с деньгами, который я должен был привязать к поясу. Там же были все мои кольца, отмытые и столь тщательно отполированные, что рубиновые кабошоны сверкали словно бриллианты, а изумруды являли свою безукоризненную глубину. Золото сияло так ярко, как не сияло на протяжении нескольких месяцев, и все по причине моей собственной нерадивости. Я поспешно расчесал волосы, раздражавшие меня своей густотой и длиной, но не хватало времени попросить цирюльника, чтобы он подстриг их, укоротив до плеч. По крайней мере, до-статочно долгое время они будут падать на плечи, и мне придется откидывать их со лба. |
