|
- А мать твоя? - И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю. Сотник помолчал и, казалось, минуту оставался в задумчивости. - Как же ты познакомился с моею дочкою? - Не знакомился, вельможный пан, ей-богу, не знакомился. Еще никакого дела с панночками не имел, сколько ни живу на свете. Цур им, чтобы не сказать непристойного. - Отчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать? Философ пожал плечами: - Бог его знает, как это растолковать. Известное уже дело, что панам подчас захочется такого,чего и самый наиграмотнейший человек не разберет; и пословица говорит: "Скачи, враже, як пан каже!" - Да не врешь ли ты, пан философ? - Вот на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу. - Если бы только минуточкой долее прожила ты, - грустно сказал сотник, - то, верно бы, я узнал все. "Никому не давай читать по мне, но пошли, тату, сей же час в Киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи молится по грешной душе моей. Он знает..." А что такое знает, я уже не услышал. Она, голубонька, только и могла сказать, и умерла. Ты, добрый человек, верно, известен святою жизнию своею и богоугодными делами, и она, может быть, наслышалась о тебе. - Кто? я? - сказал бурсак, отступивши от изумления. - Я святой жизни? - произнес он, посмотрев прямо в глаза сотнику. - Бог с вами, пан! Что вы это говорите! да я, хоть оно непристойно сказать, ходил к булочнице против самого страстного четверга. - Ну... верно, уже недаром так назначено. Ты должен с сего же дня начать свое дело. - Я бы сказал на это вашей милости. |
