|
Богослов помолчал, поглядел по окрестностям, потом опять взял в рот свою люльку, и все продолжали путь. - Ей-богу! - сказал, опять остановившись, философ. - Ни чертова кулака не видно. - А может быть, далее и попадется какой-нибудь хутор, - сказал богослов, не выпуская люльки. Но между тем уже была ночь, и ночь довольно темная. Небольшие тучи усилили мрачность, и, судя по всем приметам, нельзя было ожидать ни звезд, ни месяца. Бурсаки заметили, что они сбились с пути и давно шли не по дороге. Философ, пошаривши ногами во все стороны, сказал наконец отрывисто: - А где же дорога? Богослов помолчал и, надумавшись, примолвил: - Да, ночь темная. Ритор отошел в сторону и старался ползком нащупать дорогу, но руки его попадали только в лисьи норы. Везде была одна степь, по которой, казалось, никто не ездил. Путешественники еще сделали усилие пройти несколько вперед, но везде была та же дичь. Философ попробовал перекликнуться, но голос его совершенно заглох по сторонам и не встретил никакого ответа. Несколько спустя только послышалось слабое стенание, похожее на волчий вой. - Вишь, что тут делать? - сказал философ. - А что? оставаться и заночевать в поле! - сказал богослов и полез в карман достать огниво и закурить снова свою люльку. Но философ не мог согласиться на это. Он всегда имел обыкновение упрятать на ночь полпудовую краюху хлеба и фунта четыре сала и чувствовал на этот раз в желудке своем какое-то несносное одиночество. Притом, несмотря на веселый нрав свой, философ боялся несколько волков. - Нет, Халява, не можно, - сказал он. |
