— Ну что с тобой сделаешь, говори!

— Я, Дмитрий Степанович, гуляю сейчас с Дусей Мищейкиной. Мы с одной деревни, она хромого Кузьмы-бондаря дочка…

— Васька, убью! Что мне до твоих амуров? Или ты жениться собрался и хочешь прибавки просить?

— Да нет, жениться я еще не решившись, так гуляю по-свойски, все-таки с одной деревни, ребетенками друг дружку помним, мамка моя в бочках дяди Кузьмы капусту квасит…

— Да ты перейдешь к делу или нет?

— Я и говорю по делу, а вы слушать не изволите. Дуська девка справная во всех смыслах, но дура, каких поискать.

Дмитрий фыркнул. Казалось, туманной истории про бондареву дочку не будет конца.

— Значит, я гуляю с Дусей, а она служит в «Гран-Паризьене» в горничных…

— Продолжай!

— Ну вот, подруливает как-то к ней Семен Кузьмич Ярышников, покойного старика Ярышникова, мясоторговца, сынок, и говорит: «Тут у вас в гостинице моряк хромой проживает, герой — кверху дырой, так он у меня невесту отбил». Ну Дуська-то дура, я и говорю, дура-дурой, уши развесила. А Ярышников ей наплел, прямо роман из парижской жизни, что вы мне давеча читать велели для упражнения грамотности, — тут тебе и страсть, и ревность, и коварный соперник, и обманутая девица, и тайная жена. Заморочил Ярышников Дуське голову. А потом просит: «Нужно мне в номер к нему пробраться и письма невесты забрать. Я ее из лап злодея вырву. Помоги мне, Дуся, а не то я жизни себя лишу — застрелюсь или повешусь!» Так она Ярышникова в номер к моряку провела, ну не дура? А вскоре оказалось, что чемодан Витгерта вскрытый и револьвер похищенный, и из этого револьвера дамочку в маскараде укокошили. А Дуська-то еще и вам, Дмитрий Степанович, рассказать побоялась, когда вы в гостинице опрос служащих производили. А теперь ночами не спит, ревмя ревет. Ну дура и есть! Вы бы, чай, ее не убили! Дура…

— Да что ты заладил — дура да дура! Поговорить с твоей Дусей можно?

— Отчего нельзя? Она в кухне дожидается. Сейчас приведу.

Василий сбегал на кухню и вернулся с невысокой девушкой. Голова и плечи ее были покрыты большим шерстяным платком, из-под которого выглядывало форменное платье прислуги «Гран-Паризьена».

Девушка очень волновалась и, похоже, в любую минуту готова была расплакаться. Колычев узнал в ней рыженькую горничную из гостиницы, которая во время опроса прислуги все время рыдала и так и не смогла тогда сказать ничего путного.

Нужно было ее немного успокоить, чтобы впечатлительная дочь бондаря снова не впала в истерику.

— О, какие у нас гости! Тогда водка отменяется. Неси самовар, Василий. Евдокия Кузьминична, правильно я говорю? Вот и славно. Любезная Евдокия Кузьминична, не откажетесь от чашечки чаю? Вася, жасминового чаю завари. С чем чайку желаете, с сахаром, с медом или с вареньем? Василий, там мармелад был в буфете, принеси барышне. Вы, сударыня, платочек-то теплый снимите, здесь жарко натоплено. Устраивайтесь удобнее. Вот орешки в вазочке, не желаете? Угощайтесь!

Увидев, как ласково обращается с ней строгий следователь, который каждого может в острог засадить, Дуся оттаяла. Вскоре она уже улыбалась, демонстрируя ямочки на розовых щеках, и с удовольствием пробовала то конфетку, то орешек.

Дмитрий болтал с девушкой о том о сем, вставляя между делом интересующие его вопросы. Наконец Дуся спохватилась, что наговорила слишком много, и снова всхлипнула.

— Я, Дмитрий Степанович, конечно, виноватая кругом. Но как до нашего хозяина дойдет, он ведь меня с места сгонит. А мне своим помогать надо — батька хворый, хромой, братьев-сестер полна изба, прокорми ораву-то. А у меня здесь и жалованье, и кормешка (Виверра: опечатка?), и койка, и одежа форменная от хозяина, и чаевые от постояльцев.