Где-то глубоко в мозгу, казалось, мучительно шевелилась ужасная болезненная мысль, но он, будто очарованный, не двигался с места. Не стоит ничего говорить тёте Пол или остальным об этой странной фигуре на опушке, потому что и сказать нечего; стоит отвернуться — и он всё забудет.

Постепенно стало темнеть, и Гарион, почувствовав, что дрожит, повернул к постоялому двору, неотступно преследуемый трогательной мелодией деревянной свирели, парящей высоко в небе над головой.

Глава 6

Несмотря на то что вечер был ясным, утро встретило путешественников сыростью и холодом; ледяная изморось сыпалась на деревья; насквозь промокший лес мрачно насупился. Они рано покинули постоялый двор и вскоре очутились в ещё более глухой и угрюмой чаще, чем те зловещие места, которые уже прошли.

Огромные деревья окружали их; толстые искривлённые дубы поднимали голые сучья среди тёмных елей и сосен. Серый, изъеденный лишайником мох покрывал землю.

Леллдорин был сегодня непривычно молчалив, и Гарион предположил, что друг по-прежнему непрерывно думает о замыслах мерга Нечека. Молодой астуриец угрюмо смотрел вперёд, плотно завернувшись в тяжёлый зелёный плащ; рыжевато-золотистые волосы влажно обвисли. Гарион подобрался поближе; некоторое время оба ехали, не произнося ни слова.

— Чем ты обеспокоен, Леллдорин? — прошептал он наконец.

— Думаю, что всю свою жизнь был слеп, Гарион, — ответил тот.

— Каким образом? — осторожно спросил Гарион, надеясь, что друг решился всё рассказать господину Волку.

— Замечал только, что мимбраты угнетают Астурию, и не видел, как мы унижаем и губим собственный народ.

— Я ведь пытался всё объяснить Что заставило тебя прозреть только сейчас?

— Деревня, в которой мы вчера остановились, — объяснил Леллдорин, — никогда не встречал такого убогого мерзкого места и людей, ввергнутых в столь безнадёжную нищету. Как они могут выносить это?

— А что, есть какой-нибудь выбор?

— Отец мой, по крайней мере, хорошо обращается со своими людьми, — оборонялся юноша, — никто не голодает, у всех крыша над головой, а эти… бедняги… хуже животных. Я всегда гордился своим происхождением, но теперь стыжусь.

В глазах его действительно стояли слёзы.

Гарион при виде столь внезапного пробуждения не понимал, как себя вести. С одной стороны, он был рад, что Леллдорин наконец признал очевидное, с другой — боялся: а вдруг такое прозрение заведёт порывистого юношу в какую-нибудь беду.

— Я отрекусь от титула! — объявил неожиданно Леллдорин, будто подслушав мысли Гариона — А когда возвращусь из странствий, буду жить среди рабов и делить с ними их печали.

— К чему хорошему это приведёт? Думаешь, твои страдания облегчат им жизнь?

Леллдорин резко вскинул голову, явно обуреваемый противоречивыми эмоциями.

Наконец он улыбнулся, но в голубых глазах застыла решимость.

— Ты, конечно, прав. Как всегда. Удивительно, но ты сразу видишь, в чём корень проблемы, Гарион.

— Что ты имеешь в виду? — с некоторой опаской осведомился тот.