Миранис посмотрел на сверкавшие за окном звезды и кисло улыбнулся.

Почему эти звезды подмигивают. Издеваются? И почему воспоминания сегодня столь яркие, не дают заснуть.

Семья вождя всегда была для Алкадия проклятием. Когда маленькая нога Элизара раздавила рачка, единственного друга, принесенного из далеких глубин моря, Алкадию показалось, что мир вокруг рухнул.

И в самом деле рухнул. В тот же день он впервые за долгое время встретил Элану, подружку Акима. Девочка внезапно расцвела, стала почти красивой: золотые волосы, столь редкие в Виссавии, гибкая, пленительная фигурка, ясная, сверкающая в лучах солнца улыбка целительницы.

Эта же улыбка резко погасла, когда девушка вырвалась из объятий Алкадия, как кнутом огрев единственным словом:

— Нет.

В тот же день Алкадий вновь научился ненавидеть. Он ненавидел ее золотые волосы, ее шаловливые, босые ножки, разбивавшие в сверкающие капельки ровную гладь озера. И ее смех, предназначенный другому.

В ту ночь Алкадий заснул мучимый жаждой, а когда проснулся, внутри него плескалась ярко-зеленая, чистая сила виссавийки-целительницы. Он сполз с постели и почувствовал, как его выворачивает на изнанку. Было противно и больно. Алкадий выбежал из дома, и метнулся к морю, к единственному другу, который мог бы помочь.

Но раньше, чем он добежал до кромки воды, Алкадий увидел в пенистых волнах ее и рухнул в бессилии на песок, охватив голову руками. Почему она пришла именно сейчас? Почему не пускает его к морю? К чему останавливает?

— Мне очень жаль, мой мальчик.

Ее голос был холоден, как и ее серебристое тело. Когда-то в детстве Алкадий мечтал увидеть эти бездонные глаза, это бледное лицо и зеленые, вьющиеся волосы. Сказать это слово, что сейчас застыло на губах кровавой коркой. Мама!

— Прости… — сказала она. — Думала, тебе будет лучше среди людей… Мы холодные, а ты не такой. Ты теплый, нежный… Зачем?

Зачем полез в запретные воды? Зачем убил изгнанного, зачем принял в себя духа-гралиона?

— О чем ты говоришь, мать? — тихо спросил Алкадий, с трудом улавливая смысл сказанных ею слов.

— Думаешь, мы просто так выгнали старого тритона? Думаешь, нам не было больно? Но зараженного духом-гралионом нельзя оставлять среди нас. Мы и не оставили… а ты…

— О каких духах ты говоришь, мать? — выдохнул Алкадий, подняв голову. — Не видишь, что я…

— Вижу. И что будет хуже — вижу. Девочку завтра найдут, и вождь тебя убьет, не так ли? Собственноручно, потому что никто другой в Виссавии убить не может. И он примет в себе духа. Они ведь так и переходят — от жертвы к убийце. Потому тритона никто не трогал… потому его оставили умирать в одиночестве.

— Почему одному…

— Потому что он начал бы убивать, чтобы заставить убить нас.

Как начал убивать ты… как начнет убивать маленький сын вождя… задавивший зараженного молодым духом-гралионом рачка…

— Не будет этого, — прошипел Алкадий.

— Ты уже ничего не изменишь… Ты принес в свой мир заразу.

Вождь идет…

— Не будет этого, — ответил Алкадий, бросаясь в ноги фигуре в белом. — Выслушай меня, мой вождь…

— Слушаю.

— Отец не убил тогда Алкадия вовсе не потому, что пожалел Акима, — сказал Элизар. — Так думали все, но мы в семье знали правду. После смерти Эланы отец долго разговаривал с Алкадием наедине. Когда он вышел из зала совета, он подошел… ко мне.