В машине я чувствовала себя как в западне, и поэтому выбралась из нее, едва толькоперестали вращаться колеса. «Порше» остановился и урчал на дороге.

Пока я возвращалась, совсем стемнело, и свет фар слепил меня – один из недостатков хорошего ночного зрения. Я отвернула голову, и поэтому, когда Файдел вышел из машины, я это скорее услышала, чем увидела.

– Странно видеть иного на «порше», – холодно сказала я. – Блок цилиндров может быть из алюминия, но корпус стальной.

Машина издала глухой звук, словно по ней похлопали.

– На «порше» кладут много слоев хорошей краски, а у меня дополнительно четыре слоя воска, так что никаких проблем, – сказал он.

Как от воды на моем телефоне, от него пахло гнилой растительностью и солью. То, что я его не вижу, беспокоило меня: нужно уйти из света фар.

Я могу убежать, но бежать от того, кто может оказаться проворнее, – не самое умное. Только в самом крайнем случае. Может, ему нужен только этот дурацкий посох? Поэтому я вышла на дорогу и по широкому полукругу обошла свою машину, пока не оказалась сбоку от «порше», а не в свете его фар.

А когда ступила на асфальт, ощутила, как по нему словно катится волна магии. Сильная магия вызывает почти болезненное ощущение, словно языком касаешься обоих полюсов девятивольтовой батарейки. Сегодня в магии было нечто большее… нечто хищное.

Файдел далеко не так слаб, каким казался на приеме у Тима.

Я зашипела, ощутив сильную боль в ногах. И остановилась на другой стороне дороги. Глаза мне по‑прежнему жгло, но я разглядела его: он стоял у места водителя. Выглядел он не совсем так, как у Тима. Подробности были не видны, но мне показалось, что он стал выше и шире.

Он вежливо ждал, чтобы я остановилась, и только тогда заговорил. Обычно, когда за тобой охотятся, вежливость – дурной знак. Это значит, твой противник уверен: он может в любую минуту схватить тебя.

– Значит, ты маленькая собака с любопытным носом, – сказал он. – Не надо было совать его в чужие дела.

– Зи мой друг, – ответила я. По какой‑то причине слово «собака» оскорбило меня. Но было бы глупо говорить: «Я не собака». – Вы, малый народ, хотите, чтобы он принял смерть за чье‑то преступление. Я единственная, кто захотел найти настоящего убийцу. – Я соображала, по какой причине он может на меня сердиться. – Я сейчас смотрю на убийцу?

Он закинул голову и рассмеялся – низким грудным смехом. А когда снова заговорил, в голосе слышался шотландский акцент, и этот голос стал на пол‑октавы ниже.

– Я не убивал О'Доннелла, – сказал он, что было не совсем ответом на мой вопрос.

– У меня есть защита, – спокойно сказала я, стараясь не говорить вызывающе. – Убьешь меня – начнешь войну с вервольфами. Нимейн в курсе.

Он поводил головой из стороны в сторону, как спортсмен, разминающий мышцы шеи. Его волосы стали длиннее и влажно шуршали, падая на плечи.

– Нимейн не та, что прежде, – сказал он. – Слаба, слепа и слишком беспокоится о людях.

Он вдохнул и начал расти, когда вдох закончился, силуэт Файдела оказался выше любого виденного мной мужчины по меньшей мере на фут, и в ширину он был почти такой же, как в высоту. Мои глаза привыкли, и я увидела, что изменились не только его размеры.

– Твой смертный зов прозвучал, – сказал он. – И до сих пор мне никто не говорил, что его отменили.

Он снова рассмеялся и встряхнулся. С темных полос, покрывавших его, как обтрепанный ковер, слетела пена.