У меня часто возникает ощущение, что работа любого историка сводится к тому, что он бродит среди призраков, бестелесных и ускользающих, и пытается хоть на секунду осветить их так, чтобы разобрать черты их лиц… Порой это удается, а порой нет. Видишь, мы и сейчас бредем, цепляясь за еле заметные вешки, ориентируясь на еле заметные огоньки, которые вот-вот погаснут… И тогда призраки прошлого могут навалиться и одолеть, и ты провалишься в прошлое, заблудишься в нем. Необходимо разобраться с призраками прошлого, понять, как они влияют на нынешнюю жизнь. Оживить на страницах бумаги людские судьбы, восстановленные долгими и трудными поисками по архивам, воспоминаниям, документам. И в результате, обнаружить закономерности, которые помогут в настоящем и будущем…
— А вы верите в настоящих призраков? — спросил я, когда он умолк, и мы несколько шагов прошли в тишине.
— В настоящих? Как тебя понять?
— Ну, в тех, которые, как говорят, водятся на месте казни пугачевского отряда и еще кое-где в нашем городе…
— А ты сам-то их видел? — с улыбкой спросил он.
— Видел, — ответил я. — И последний раз — на пожаре.
— И кто это был?
— Пугачевцы очень злые.
Яков Никодимыч покачал головой.
— Что-то тебе померещилось… Но я о пожаре хотел тебя расспросить. Что это за выдумки, будто Ковач вышел из горящего дома, разломав стену?
— Это не выдумки, — сказал я. — Это правда. Я сам это видел. Зрелище было… — я попытался подыскать слова, — жуткое и фантастическое!
— Ну и ну! — отозвался он. — Жаль, меня там не было…
— Да, — сказал я, — вы бы тоже поразились.
Учитель остановился и поправил шарф, укутывая горло.
Шарф размотался, пока он шел и увлеченно говорил, размахивая руками.
— А через несколько дней — Масленица… — задумчиво за метил он, взглянув в небо.
Масленица!.. Мне припомнились слова Ковача, что Масленица для него — опасное время, и в груди у меня что-то сжалось.
Глава седьмая
ЧЕРНЫЙ ВОРОН
Масленичная неделя началась с очень дурного предзнаменования. В понедельник в местных газетах появились сообщения, что в воскресенье вечером в наш город прилетел Варравин — чтобы, как он сам сказал газетчикам, справить настоящую русскую масленицу в настоящем старом русском городе, вдали от столичной суеты, успевшей надоесть всякому разумному человеку.
Мне показалось, тон у этих газетных сообщений самый что ни на есть подхалимский и заискивающий. Будто каждая газета надеялась, что именно ее Варравин заметит и отвалит ей денег.
И по местному телевидению Варравина показали тоже в этаком благостном стиле. Как он катается на санях, запряженных тройкой лошадей, и как лопает блины на ярмарке с парком развлечений, и как на церковь жертвует, и все такое.
Отец только пофыркал, глядя в телевизор, и дядя Коля Мезецкий, который был у нас в гостях, тоже.
— Старается, понимаешь, — сказал отец. — Это хорошо, конечно, на наши денежки нам же и милостыни подавать, да еще красоваться, какой он нам отец родной… Ладно, хрен с ним. Пошли в баньку, протопилась уже.
Дядя Коля в тот день принял предложение отца попариться в нашей бане и хорошо отметить начало Масленицы.
— А как же Ковач? — вырвалось у меня.
— Что — Ковач? — спросил дядя Коля, а отец пристально на меня посмотрел.
— Понятно же, что Варравин приехал в наш город, чтобы отомстить Ковачу, а все остальное — пыль в глаза!
— За Ковача не волнуйся, — спокойно сказал дядя Коля. |