Мои мысли с резьбы на балюстраде переключились на дочь хозяина. Вот почему мадемуазель Дюбуа осталась. Женевьева избалована так, что трудно подобрать гувернантку. Однако суровый Властелин Замка мог бы справиться со своей дочерью. Должно быть, его это не заботило. А графиня? Странно, я не думала о графине до того, как мадемуазель Дюбуа упомянула дочь. Естественно, она должна была быть, раз был ребенок. Она, наверное, сейчас с графом, поэтому меня встретил кузен.

— Вы понимаете, — продолжала она, — я все время говорю себе, что нужно уйти. Дело в том…

Она не договорила, да это и не было нужно, потому что я все очень хорошо поняла. Куда она пойдет? Я представила себе ее унылое жилище… а может, у нее была семья… В любом случае, ей приходилось зарабатывать на жизнь. Таких, как она, много — в отчаянии променявших гордость и достоинство на пищу и кров. Да, я ее прекрасно понимала. Моя судьба в этом отношении была не лучше: благородная дама без средств к существованию. Что может быть непереносимее благородной бедности! Воспитанная как леди, образованная не хуже — а может быть и лучше — чем люди, которым должна служить. Все время ощущая, что тебя «ставят на место». Ни примитивных, как у слуг под лестницей, радостей жизни, ни комфорта, как у членов семьи. Одним словом, адское существование. О, это было невыносимо и при этом очень часто неизбежно. Бедная мадемуазель Дюбуа! Она не знала, какую жалость вызывала во мне… и какой страх.

— В любой работе всегда есть недостатки, — успокаивала я ее.

— Да, конечно. Но в этой столько…

— Замок, похоже, — настоящая сокровищница.

— Я думаю, эти картины стоят целого состояния.

— Я слышала об этом. — В моем голосе зазвучали теплые интонации. Я протянула руку, чтобы коснуться тканевой облицовки комнаты, по которой мы проходили. Красивое место. Но эти древние сооружения нуждаются в постоянном уходе. Мы прошли в большую комнату — такие в Англии называют соляриями, потому что устроена так, чтобы поглощать больше солнца — и я остановилась, чтобы рассмотреть герб на стене. Он был относительно новый; интересно, нет ли там, под слоем извести, фресок. Вполне возможно. Я помню восторг, когда отец открыл несколько ценных образцов стенной росписи, которые были скрыты в течение нескольких столетий. Какой был бы триумф, если бы я могла сделать такое открытие! Личный триумф — это, конечно, далеко не главное, я подумала о нем лишь из-за холодного приема. Это был бы триумф для искусства, как и все подобные открытия.

— И граф, несомненно, очень гордится ими.

— Я… я не знаю.

— Должно быть так. Во всяком случае, он достаточно заботится о том, чтобы поддерживать их в надлежащем состоянии и в случае необходимости реставрировать. Произведения искусства — это историческое наследие. Владеть ими — привилегия, и нужно помнить, что искусство… настоящее искусство… не принадлежит одному человеку.

Я замолчала. Это был мой любимый конек, как говорил отец. Он предупреждал: «Заинтересованные люди, возможно, разделят твое мнение; другим же это просто неинтересно».

Он был прав, и мадемуазель Дюбуа относилась ко второй категории.

Она засмеялась звенящим смехом, в котором не было ни капли веселья:

— Вряд ли граф станет изливать свои чувства мне.

Нет, подумала я. И я не стану.

— О боже, — пробормотала она, — надеюсь, я не заблудилась. Нет… сюда.

— Мы теперь почти в центре замка, — сказала я. Это самая древняя часть здания. Мы ведь находимся прямо под круглой башней.

Она посмотрела на меня с недоверием.

— Мой отец был реставратором старинных зданий, — пояснила я, — Я многому у него научилась.