— Нет, конечно, но вы можете помочь мне дать понять ей, как сильно я ее люблю.

— Правда?

— Да! — Роберт Данстен произнес это, как клятву.

Он помолчал немного, постукивая крышкой серебряной чернильницы.

— Я хочу рассказать вам кое-что о себе, если вы позволите, — через минуту сказал мистер Данстен. — Возможно, это поможет вам понять, почему я такой, какой есть.

Он отодвинул большую кожаную папку в сторону и положил локти на стол.

— Я прекрасно понимаю, — начал он, — что кажусь бессердечным, бесчеловечным, а иногда агрессивным. Я научился быть таким, Салли. В юности я был до крайности чувствителен и наивен. Сейчас мне даже странно вспоминать о своих невероятных переживаниях в то время, когда я был подростком. Я был весьма сообразительным учеником. Я легко добивался всевозможных наград и стипендий. Но спортивные игры были мне не по душе, главным образом, потому что отец запрещал мне играть во что бы то ни было.

Честно сознаюсь, что первый и единственный раз я держал мяч в руках, когда пошел в подготовительный класс. Другие мальчишки смотрели на меня, как на изгоя. Они считали меня скучным, что неудивительно. И дело было не только в том, что я понятия не имел об их играх, но еще и в моей манере говорить. Я очень мало общался с ровесниками и поэтому привык разговаривать, как взрослые солидные люди. И, конечно, из-за этого тоже стал объектом насмешек моих одноклассников. Они смеялись надо мной, а я их презирал.

Я быстро стал лучшим учеником, но в глубине души знал, что это ничего не изменит. Меня не любили и не уважали ни одноклассники, ни наставники. В средней школе повторилось то же самое. Я начал как-то отгораживаться от своих одноклассников. Сосредоточился на учебе и повторял себе, что мне достаточно одобрения моего отца!

После окончания школы я поступил в университет. Там у меня появились немногочисленные друзья. Их было бы, возможно, больше, но после первого курса отец отправил меня изучать бухгалтерское дело в Германию, а затем работать в банке во Францию. Он договорился с руководством, чтобы меня загружали работой как можно больше. Думаю, я работал так усердно, как там никто никогда не работал. Временами я чувствовал себя, как выжатый лимон. Я чертовски уставал, но у меня даже не было времени думать об этом. Тем не менее я достиг желаемого. К двадцати четырем годам обо мне уже говорили как о подающем большие надежды молодом финансисте.

Я вернулся в Англию, чтобы работать вместе с отцом. Только тогда я понял, почему он так спешил вывести меня в люди: он медленно умирал, хотя держался стойко. Когда отец умер, я был настолько поглощен работой, настолько обременен делами, которые свалились на меня, что даже не осознавал, что я теперь сам себе хозяин и могу расслабиться и отдохнуть, если только пожелаю. Однако я женился в год смерти отца, видимо, в надежде избежать опеки.

Роберт Данстен замолчал. Потом взглянул на Салли, обвел взглядом большую, мрачную, дорого обставленную комнату.

— Любому мужчине трудно говорить о своей жене, — произнес он через минуту, — но, поскольку я хочу быть откровенным с вами, Салли, я расскажу вам все. Я совершил ужасную ошибку. Теперь, оглядываясь назад и стараясь быть беспристрастным, я понимаю, что тогда жаждал нежности. Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Я не знал, что такое ласка, забота, любовь. Но бессознательно я жаждал этого. Я женился на женщине, которая казалась моему отцу и многим нашим друзьям весьма подходящей для меня. Ее отец был преуспевающий банкир. Она разбиралась в финансах не хуже меня, была прекрасно образована и чувствовала себя дома как в Англии, так и в Европе. Она обладала выдающимся умом. Многие молодые люди ухаживали за ней и я был потрясен и немного напуган, когда увидел, что она проявляет интерес ко мне.