Моя жена оказалась безмерно честолюбивой. Она жаждала власти, денег, положения в обществе, как другие женщины жаждут дорогих украшений. И я работал еще больше, чем раньше, если только это вообще возможно. Но тогда я еще не умел проанализировать все, что происходит со мной, и понять, что происходит не так, как должно бы.

Когда родилась Элейн, я надеялся, что моя жена изменится, станет мягче, добрее ко мне и к ребенку. Но она только ужасно рассердилась, узнав, что родилась девочка, потому что мечтала, чтобы сын продолжил начатое ею и добился еще большего. Вот тогда-то я испугался и за Элейн, и за себя. Моя жена уже все решила наперед относительно нашего будущего. Элейн должна была получить самые обширные и глубокие познания. Еще до того, как дочка начала лепетать, жена настаивала на том, чтобы нанять гувернантку-француженку. Я возражал, но должен признать, что протесты мои прозвучали негромко и неубедительно. Жена ничего не хотела слушать.

Роберт Данстен достал из кармана носовой платок и вытер пот со лба. Салли понимала, что ему очень тяжело рассказывать об этом, хотя и не знала, что он вообще впервые в жизни говорит о своей личной жизни.

— Продолжайте, — тихо попросила девушка.

— Когда оглядываешься назад, — снова заговорил Роберт Данстен, — трудно установить, когда ты начал понимать истинное положение вещей. Знаю только, что это произошло как-то само собой. Я вдруг понял, что будто связан по рукам и по ногам и не знаю, как мне освободиться. Конечно, я больше беспокоился не о себе, а об Элейн. Моя жена беспрестанно говорила об учителях, школах и даже об университете, специальных курсах за рубежом, а я слишком хорошо знал, к чему приводит такая жизнь.

Я думал о юности, потраченной впустую, о том, как мне хотелось гонять мяч с другими мальчишками, а я был вынужден только работать. Я до сих пор словно слышу счастливые голоса на спортивной площадке, в то время как я сижу за партой. Я пытался спорить с женой, но она только смеялась: «Не будь смешным, Роберт. Посмотри, чего ты достиг! Разве это того не стоило?» Я ответил, что не стоило, но потом был вынужден извиняться, потому что она не поняла меня.

Роберт Данстен встал, будто был не в состоянии сидеть спокойно.

— Вы понимаете? Когда она умерла, я обрадовался. Да, да, обрадовался, потому что был убежден, что теперь Элейн спасена.

В его голосе звучала боль.

— Мне так жаль, так жаль вас! — прошептала Салли. По щекам у нее текли слезы.

Роберт Данстен стоял спиной к ней и смотрел в окно.

— Теперь вы понимаете, почему я был так категоричен в отношении Элейн? Почему я хотел, чтобы она оставалась как можно дольше маленькой девочкой и играла в куклы?

— Конечно, понимаю, — дрожащим голосом ответила Салли. — Но, к сожалению, вы забыли, что играть хочется с кем-то, а не с чем-то. Вам всю жизнь не хватало друзей, кого-то, с кем бы вы могли разделить все радости и горести.

— Пожалуй, это правда. Мне не столько нужен был мяч, сколько друг, которому можно было бы бросить этот мяч. Боюсь, я ничего не умею, кроме того, что делать деньги, но когда их теперь так много, какая от них польза? — Он в отчаянии махнул рукой. — Даже вы не позволяете мне потратить деньги так, как я хочу.

Салли посмотрела на него и сказала:

— Все будет хорошо. Теперь вы знаете, в чем ошибались, значит, все будет улучшаться само собой.

— Вы так думаете?

— Я уверена. Мой отец говорил, что нет смысла начинать строить новое здание на плохом фундаменте. Нужно вернуться назад, правильно заложить фундамент, и тогда можно будет построить что-нибудь стоящее.