Я уже распрощался с идеей взять себя в руки. Кто бы ни пришел, они у меня узнают, почем фунт лиха. Все здешнее старичье увидит представление целиком, включая парад‑алле, только я не увижу – и где, спрашивается, справедливость? Если кто‑то и должен был туда попасть, то это я. Ох, пусть только появятся! Если это будет кто‑то из моих детей, уж я им задам по первое число. Если нет, то подождем, пока…

– Увы и ах, мистер Янковский.

– А? – тут же поднимаю глаза я. Розмари уже сидит рядом со мной, а я настолько потерял голову, что и не заметил.

– Они сбились со счета, чья сегодня очередь.

– И что, они выяснили, чья? Сколько им нужно времени, чтобы приехать?

Розмари умолкает. Она сжимает губы и берет меня за руку. Так обычно поступают, готовясь сообщить дурные известия, и меня заранее начинает трясти.

– У них не получится приехать, – говорит она. – Сегодня очередь вашего сына Саймона. Когда я ему позвонила, он вспомнил, но у него на сегодня уже другие планы. По остальным номерам никто не отвечает.

– Другие планы? – хриплю я.

– Да, сэр. Он очень сокрушался, но перестроиться уже не сможет.

Мое лицо искажается, и прежде чем я успеваю хоть что‑то с собой поделать, я уже распускаю нюни как младенец.

– Мне очень жаль, мистер Янковский. Moгy представить, как важно вам было туда попасть. Я бы отвезла вас сама, но сегодня моя смена.

Я подношу руки к лицу, пытаясь спрятать свои стариковские слезы. И тут же передо мной появляется бумажный платок.

– Вы славная девушка, Розмари, – я беру платок и сморкаюсь. – Вы ведь и сами знаете. Не представляю, что бы я без вас делал.

Она смотрит на меня долгим взглядом. Слишком долгим. И наконец произносит:

– Мистер Янковский, я не говорила вам, что завтра уезжаю?

Я аж подпрыгиваю:

– А? Надолго?

Вот черт. Только этого мне и не хватало. Если она в отпуск, то за это время с меня станется забыть, как ее зовут.

– Мы переезжаем в Ричмонд, поближе к свекрови. Она сильно сдала.

Вот это да! У меня отвисает челюсть, я не могу подобрать слов.

– Вы замужем?

– Мы с мужем вместе уже двадцать шесть лет, мистер Янковский.

– Двадцать шесть? Нет. Не может быть. Вы же совсем девочка!

– Бабушка, мистер Янковский, – смеется она. – Мне сорок семь.

Некоторое время мы молчим. Она вытаскивает из бледно‑розового кармашка новый бумажный платок вместо моего промокшего, и я вновь подношу его к своим запавшим глазницам.

– Повезло же вашему мужу, – всхлипываю я.

– Нам обоим повезло. Господь благословил.

– И свекрови вашей повезло, – продолжаю я. – А из моих детей никто не пожелал взять меня к себе.

– Что ж… порой это не так просто.

– А я и не говорю, что просто.

Она берет меня за руку.

– Знаю, мистер Янковский. Я все знаю.

Несправедливость происходящего подавляет меня. Я закрываю глаза и представляю себе старую дряхлую Ипфи Бейли в шапито. Да она и не заметит, куда ее привезли, и тем более ничего не запомнит.

Проходит несколько минут, и Розмари спрашивает:

– Я могу вам как‑нибудь помочь, мистер Янковский?

– Нет, – отвечаю я, да и как мне поможешь: ведь она не может ни отвести меня в цирк, ни привести цирк ко мне. Ни даже взять меня с собой в Ричмонд. – Я лучше побуду один, – добавляю я.

– Да‑да, я понимаю, – мягко говорит она. – Отвезти вас в комнату?

– Нет, я посижу тут.