– Тогда мне не совсем понятно, что вас интересует.

Помолчав, он кладет сигару в пепельницу и складывает руки куполом.

– Чего ж тут непонятного? Мне нужны оба.

– Насколько мне известно, она не собирается от вас уходить.

– Он тоже. Но ты только представь, что тут будет твориться, если оба останутся, но не сойдутся. Август просто вне себя от горя.

– Но ведь вы же не предлагаете, чтобы она к нему вернулась.

Дядюшка Эл улыбается и кивает.

– Он ее ударил, Эл. Ударил.

Он размышляет, потирая подбородок.

– Ну да. Но мне‑то какая разница? – Он указывает на соседний стул. – Садись.

Я подхожу и устраиваюсь на краешке.

Дядюшка Эл оглядывает меня, склонив голову на бок.

– И что, это правда?

– Что?

Он барабанит пальцами по столу и поджимает губы.

– Ну, что ты и Марлена… гммм… как бы это сказать…

– Нет.

– Ммммм, – мычит он, не переставая размышлять. – И то ладно. Признаться, не думал. Но и то ладно. В таком случае ты сможешь мне помочь.

– И как же?

– Я разговариваю с ним, ты разговариваешь с ней.

– К черту.

– Ну да, тебе‑то больше всех не повезло. Ты же друг обоих.

– Нет уж, ему я не друг.

Дядюшка Эл вздыхает и напускает на себя выражение всетерпения.

– Постарайся понять Августа. Так уж у него выходит. Он не виноват. – Склонившись, он смотрит мне прямо в лицо. – Боже правый! По‑моему, тебе следует показаться врачу.

– Врач мне не нужен. И, уж конечно, он виноват.

Пристально взглянув мне в глаза, Дядюшка Эл вновь откидывается на стуле.

– Он болен, Якоб.

Я молчу.

– У него парогнойная шлюзокрения.

– Что‑что?

– Парогнойная шлюзокрения, – повторяет Дядюшка Эл.

– Вы хотите сказать, параноидная шизофрения?

– Ну да. Какая разница. Суть в том, что он не в своем уме. Но зато как хорош! В общем, мы стараемся его не трогать. Конечно, Марлене сложней, чем всем нам. Потому‑то мы должны ее поддерживать.

Я ошеломленно трясу головой:

– Да вы вообще думаете, что говорите?

– Мне нужны оба. А если она не вернется к Августу, он будет неуправляем.

– Он ее ударил, – повторяю я.

– Да, я в курсе, это очень неприятно. Но ведь он ее муж, верно?

Я надеваю шляпу и поднимаюсь.

– И куда это ты направляешься?

– Работать, – отвечаю я. – Не все же сидеть тут у вас и слушать, что Август ее правильно ударил, потому что она его жена. И что он не виноват, потому что помешанный. Раз уж он помешанный, его тем более следует держать подальше.

– Если хочешь, чтобы тебе и дальше было где работать, лучше сядь.

– Знаете что? Пошла она к чертям, эта работа! – говорю я, направляясь к двери. – До свидания. Не могу сказать, что рад был вас повидать.

– А как же твой дружок?

Я замираю, положив руку на дверную ручку.

– Коротышка с сучкой, – задумчиво поясняет он. – И еще один, как бишь его зовут? – он щелкает пальцами, будто бы пытаясь припомнить.

Я медленно разворачиваюсь. Так вот куда он клонит.

– Ну, ты понял, о ком я. О том никуда не годном калеке, который уже черт знает сколько времени жрет мою еду и занимает место в моем поезде, хотя с тех пор палец о палец не ударил. С ним‑то что будем делать?

Я гляжу на него в упор и весь горю от ненависти.