– Похоже, задержка, – говорит она.

– Что, прости?

– Задержка.

– Какая такая задержка?

Она поднимает взгляд и густо краснеет.

– Кажется, у меня будет ребенок.

Когда за мной приходит Граф, я даже не удивляюсь. Сегодня явно не мой день.

Дядюшка Эл сидит в кресле с кислой миной. Бренди сегодня нет. Он грызет сигару и беспрестанно тычет тростью в ковер.

– Уже почти три недели минуло, Якоб.

– Знаю, – отвечаю я. Голос у меня дрожит – никак не приду в себя после Марлениной новости.

– Я в тебе разочарован. Думал, мы друг друга понимаем.

– Еще как понимаем, – беспокойно продолжаю я. – Послушайте, я делаю все, что в моих силах, но Август только мешает. Да она бы уже сто лет назад вернулась, если бы только он оставил ее ненадолго в покое.

– Я сделал все, что мог, – отвечает Дядюшка Эл, вытаскивая сигару изо рта. Осмотрев ее, он снимает с языка кусочек табака и швыряет в стену, да так, что тот прилипает.

– Ну, этого недостаточно, – гну свою линию я. – Он ее преследует. Кричит на нее. Вопит у нее под окнами. Она его боится. Хорошо, конечно, что Граф не оставляет его без внимания и оттаскивает всякий раз, когда он выходит из‑под контроля, но этого недостаточно. Вот скажите, вы бы на ее месте к нему вернулись?

Дядюшка Эл смотрит на меня в упор. Я неожиданно понимаю, что ору.

– Простите, – снижаю я голос. – Я с ней поговорю. Клянусь, если вам удастся сделать так, чтобы он оставил ее в покое хотя бы на пару дней…

– Нет уж, – тихо говорит он. – Теперь я буду действовать по‑своему.

– Что?

– Я сказал, что буду действовать по‑своему. Ты свободен. – Он указывает пальцем на дверь. – Ступай.

Я непонимающе моргаю:

– Что значит «по‑своему»?

И тут я чувствую, как Граф хватает меня железной хваткой, поднимает со стула и тащит к двери.

– О чем это вы, Эл? – кричу я из‑за плеча Графа. – Я хочу знать, о чем вы! Что вы задумали?

Закрыв дверь, Граф обращается со мной несравненно бережнее. А опустив наконец на гравий, даже поправляет на мне пиджак.

– Прости, парень, – говорит он. – Я правда старался.

– Граф!

Он останавливается и мрачно поворачивается ко мне.

– Что у него на уме?

Он смотрит на меня, но молчит.

– Граф, пожалуйста. Умоляю. Что он задумал?

– Прости, Якоб, – повторяет наконец он и забирается обратно в вагон.

На часах без четверти семь, до начала представления пятнадцать минут. Публика кружит по зверинцу, наблюдая, как зверей ведут в шапито. Я стою рядом с Рози и слежу, как она принимает от зрителей угощение – конфеты, жвачку и даже лимонад. Уголком глаза я замечаю, как от толпы отделяется высокий человек и направляется ко мне. Это Алмазный Джо.

– Иди‑ка ты отсюда, – говорит он, переступая через веревку.

– А в чем дело?

– Сейчас тут будет Август. Слониха вечером на манеже.

– Что? С Марленой?

– Ну да. А он не хочет тебя видеть, ой как не хочет. Он снова не в себе, знаешь ли. Так что поторопись.

Я оглядываю шатер в поисках Марлены. Она стоит возле лошадок и беседует с семейством из пяти человек. Встретившись со мной взглядом и удивившись выражению моего лица, она начинает оборачиваться каждые несколько минут.

Передав Алмазному Джо трость с серебряным набалдашником, которая теперь служит вместо крюка, я перешагиваю через веревку в обратную сторону.