— Как это? — Маруськины глаза мгновенно округлились от любопытства.

— Сам не пойму. Запахи, звуки… Зверем, правда, я их лучше слышал, но и сейчас…

— Здорово!

— И тропу, думаю, в болотах найду. Сам. Так что ты оставайся.

— Ни за что! Я с тобой пойду.

— Может, не надо? Устала ведь…

— Пойду!

— Ну ладно…

Володька хмуро посмотрел на солнце: «Вот уж повезло! Не поторопимся, запросто к телефонному разговору опоздаем. Мама черт-те что подумает…»

ГЛАВА 14

СПАСЕНИЕ ПЕТРО

В болота ребята полезли неохотно. Володька обеспокоенно прислушивался к хриплым, отчаянным воплям. Он старался пробраться к источнику криков не особо петляя, что было почти невозможно.

Маруська, легко прыгавшая рядом, сердито бормотала, перечисляя понесенные по вине Петра убытки:

— Орал на меня, как ненормальный… В капкан из-за него чуть не попали… Напугал, жуть как! Стрелял опять же. Володьке как больно было… Что еще? А! Платье я порвала на повязки… Ой, а мамка-то?!

Последняя мысль оказалась для Маруськи самой болезненной. Она нагнала пробиравшегося немного впереди Володьку. Дернула его за подол футболки и плачущим голосом выкрикнула:

— Платье-то пропало мое! Что мамка теперь скажет?

Володьке вдруг стало смешно. Он легонько шлепнул Маруську пониже спины и пообещал:

— Твое платье я на себя возьму! Клянусь. Из-за него тебе не влетит.

— Ты мою мамку не знаешь, — недоверчиво возразила девочка.

— А ты — меня! Сказал: не попадет, значит, все. Я такой.

И передразнил Маруську:

— Мы, Татарниковы, все такие!

Девочка смешливо фыркнула. Побежала было рядом, но через пару минут неожиданно остановилась и крепко схватилась за Володькину штанину. Он удивился:

— Ты чего?

Маруська икнула и дрожащей рукой указала куда-то в сторону. Володька нехотя перевел взгляд и увидел метрах в двадцати, среди развороченного торфа, немо глазеющую на них голову. Руки, бессильно цеплявшиеся за перекинутую через топь довольно тонкую осинку, уже почти скрылись в зловонной грязи.

— Черт, — потрясенно пробормотал Володька. — Если б не осинка…

Володька строго-настрого велел Маруське оставаться на месте и осторожно стал пробираться к тонувшему. Потом он опустился на живот и пополз, с невольной дрожью ощущая, как дышит под ним огромное болото.

Петро молчал, будто ему язык отрезали, только таращился на Володьку квадратными глазами. А минут через пять рот он захлопнул уже вынужденно: подбородок почти полностью скрылся среди булькающей, неприятной, темно-коричневой жидкости. Осинка прогнулась под чрезмерной для нее тяжестью, но все еще держала.

Совершенно промокший Володька наконец дотянулся до стволика и вцепился в него обеими руками. Сплюнул попавшую в рот дурно пахнущую, горьковатую воду и недружелюбно буркнул:

— Хватайся покрепче. Я попробую тебя вытянуть.

Петро промолчал, лишь его глаза еще сильнее округлились. Чего в них было больше, изумления или ненависти, не сказал бы никто.

«Зря стараюсь, — тоскливо подумал Володька, медленно отползая от зловонной полыньи. — Будь я на его месте, он бы меня еще и камнями забросал…»

Трясина отпускать свою добычу никак не хотела. Отдавала рывками, очень неохотно. Уставшему Володьке временами казалось, что его плечевые суставы вот-вот не выдержат страшного напряжения.

Но он тянул. Тянул, сцепив зубы и чувствуя, как под животом ходуном ходит довольно тонкий здесь слой торфа.